Савельев

Несмотря на чистосердечное признание, дама немедленно схватила Еремина за рукав у локтя.

— Я не собираюсь убегать, — сказал он, чуть усмехнувшись. Он хотел понравиться публике, жадно наблюдавшей этот трехрублевый фарс. — Пустите руку.

— Скорый какой, — громко объявила контролерша, тоже стараясь понравиться публике и прямо намекая на ереминскую близость к двери. — Платите штраф!

— Послушайте, — раздражаясь, возразил Еремин, со стыдом чувствуя, как непоправимо смешон в эту секунду, но уже не имея сил остановиться — так глупо было отдавать трешку ни за что этой торжествующей тетке, — послушайте, я потерял единый, честное слово, у меня был единый билет…

— Платите-платите, — оборвала контролерша и усмехнулась: — Потерял он…

— Да, потерял! — взорвался Еремин. — И пустите руку, вы что?

Контролерша держала уже не за рукав, а за мясо.

— Люда! — пронзительно крикнула дама. — Скажи, пусть заднюю не открывает!

— Гос-споди… — простонал Еремин, предчувствуя падающий на его лысеющую голову гнев народный, — гос-споди, да что же за…

И, раздирая кошелек, выдохнул:

— Нате, нате вам вашу трешку!

— А вы на меня не кричите, гражданин, — победно пропела дама, отрывая квитанцию. И, распираемая собственной правотой, с наслаждением добавила: — Не взяли билет, надо платить штраф, а кричать не надо. Люда! Пусть открывает заднюю.

Обратно в троллейбус Еремин не вошел; полыхая щеками, зашагал вниз по бульвару, а контролерши остались стоять на остановке — врозь, соблюдая конспирацию. Еремин хотел крикнуть им на прощанье что-нибудь обидное, но ничего не придумал, махнул рукой. Три рубля! И рука болит. Да и черт с ней, с рукой, но трешка — шутка ли? Килограмм кабачков — или полкило слив, вон их как дочка уплетает… Нет, ну что за жизнь, а?

У входа на рынок Еремин вступил в лужу, и это внезапно принесло ему какое-то злобное облегчение: уж пить чашу страданий, так до дна!

Сливы стоили уже девять рублей.

Сверкающий улыбкой сливовый князь нежно приподнял волосатыми пальцами иссиня-черный плод: красавцы, продавал за десять, но Еремину — только ему — уступит за восемь. Кило, два?

— Подождите… — пробормотал Еремин, ретируясь.

Он прошел вдоль ряда — в одном месте сливы стоили семь, но вид был совсем не тот.

— Дайте попробовать, — попросил все же Еремин.

Сливы оказались кисловатыми, да и хозяйка их смотрела не сладко: хочешь — бери, не хочешь — не мозоль глаза.

— Спасибо, — выдавил Еремин и нарочито прогулочным шагом направился к тому, первому. Стыдно экономить на дочке, уговаривал он себя, стыдно. Но восемь рублей!..

— Дайте-ка попробовать.

Сливовый князь смотрел со спокойной жалостью.

— А, проходи, да?

— Почему? — опешил Еремин.

— Ты не покупатель, — лаконично разъяснил князь и улыбнулся.

— Как хотите, — по-детски обиделся Еремин — и страшно вдруг разозлился: на себя, на князя, на отдел труда и заработной платы, на весь свет!

— Шестьсот граммов взвесьте! — сурово потребовал он, повернувшись к пареньку, торговавшему возле.

Паренек лучезарно улыбнулся, сноровисто положил на весы огромный лист бумаги и бросил сверху две сизые пригоршни. Стрелка нервно и неуловимо замоталась по шкале.

— Ай, давай на пять! — весело крикнул паренек, словно приглашая Еремина покутить на пару, кинул на тарелочку еще одну сливину и подхватил бумагу с весов. Вся процедура заняла у юного иллюзиониста несколько секунд. Еще через несколько секунд Еремин запихивал в кошелек сдачу, понимая, что его опять надули.

Кто-то тронул за локоть.

— Сынок…

Старушка стояла у плеча — пальтишко, рейтузы, красные стоптанные тапочки на птичьих ногах. Похожая на детскую ладошка ее была сложена горсточкой.

— Дай сколько-нибудь, сынок.

Еремин не сразу понял, что у него просят подаяния. А когда понял, похолодел еще больше, чем тогда, в троллейбусе.

— Что же вы так-то, а? — с тоской ответил он, пряча глаза, а пальцы уже перебирали в тесном отделении мелочь; выскользнула и, звеня, покатилась к прилавку монетка. Сколько дать, мучительно соображал Еремин, сколько? Полтинник? И тут же вползло в мозг, всегда готовое на этот случай: побираются, потом в рестораны ходят…

Еремин оставил в пальцах двугривенный, и вздохнул, и укоризненно качнул головой, и прицокнул даже — вечно страдаешь из-за собственной доверчивости…

Короткий всхлип пронзил его.

Еремин, повернувшись, увидел затравленные глаза, увеличенные крутыми стеклами очков, сморщенные ребеночьи ручки.

— Не кори ты меня, сынок. Не давай ничего, только не кори-и-и…

Старушка зарыдала, уткнувшись в ладони-горсточки, завыла тихо и безнадежно.

— Вы что… — испугался Еремин. — Не надо. Не надо плакать…

Он умоляюще коснулся маленького плеча и огляделся.

В глазах паренька за прилавком светился интерес юнната, изучающего жизнь низших. Сливовый князь, возвышаясь над товаром, холодно смотрел мимо. Он ждал покупателя. Не-покупатели его не интересовали.

— Не плачьте, — тихо и упрямо попросил Еремин. — Ну не плачьте же, пожалуйста.

1988

Мероприятие по линии шефского сектора

1

— Ну почему я?