Саврасов. Рождение весны. Страницы жизни художника

— Вы… вот что… вы о натуре забыли, — сочувственно заметил Саврасов. — Вы к натуре вернитесь. А то… почувствовали и бросили…

Петров тягостно вздохнул. В его глазах появилось что-то страдальческое.

Алексею вспомнились свои ученические годы — и его порой охватывало отчаяние от собственной беспомощности, неумения. А теперь вот и у него ученики. И он приходит к ним на помощь, как ему когда-то помогал Рабус.

Прошлой осенью Карл Иванович начал то и дело прихварывать, а зимой слег.

Когда Саврасову передали, что Рабус просит его прийти, да поскорей, Алексей встревожился: видно, совсем плох старик.

Он действительно заметно ослабел — лицо осунулось, глаза лихорадочно блестели. Но о своем здоровье едва обмолвился — сразу к делу.

— Мне уже не по силам вести класс, — начал он, — что мог, сделал…

Алексей поспешил было успокоить, поддержать его.

Рабус только рукой махнул: к чему зряшные слова — не для того пригласил.

Карл Иванович хотел, чтобы его место в Училище занял любимый ученик и, не мешкая, подал соответствующее прошение.

— Хорошо бы сегодня же, — уточнил он, зная неприязнь своего питомца к писанию всяческих бумаг. — Обещаешь?

Алексей кивнул, не зная, что сказать: и спорить ни к чему, и соглашаться тяжело.

И тут же начал корить себя за безмолвное согласие выполнить просьбу: подумалось, что надо было поступить как-то иначе.

Вышел он от Рабуса сам не свой, будто виноват в чем-то. То и дело останавливался: казалось, надо вернуться и что-то изменить, исправить.

Конечно, его привлекала работа с начинающими художниками. Конечно, он понимал, что значит при его зависимом положении — подвернется ли заказчик? купят ли картину? — стать руководителем пейзажного класса.

Но Карл Иванович — как же он-то? Вот что камнем лежало на сердце, вот что не выходило из головы.

«Впрочем, чем тут поможешь? — думал Саврасов, шагая по заснеженной Садовой. — Да и судить раньше времени незачем. Пусть даже он напишет прошение — еще неизвестно, как отнесется совет к его просьбе».

Но сомнения были напрасны: к его прошению отнеслись доброжелательно: двадцатишестилетний художник пользовался достаточной известностью, к тому же виды окрестностей Ораниенбаума, представленные на Петербургской выставке, принесли ему звание академика.

Да и Карл Иванович, вероятно, успел переговорить со многими членами совета: с его мнением всегда считались.

Так или иначе, Саврасов сразу же приступил к исполнению своих новых обязанностей, еще при жизни Карла Ивановича. Он умер неделю спустя после того, памятного для его питомца, разговора.

Горечь утраты вытеснила радостное волнение, охватившее Алексея в первые дни занятий в классе. А вслед за тем пришло какое-то обостренное чувство ответственности за дело, в котором теперь все придется решать самому.

Новые обязанности все больше завладевали им, отодвигая все другие заботы.

Тем не менее он старался почаще бывать дома. Не столько из-за болезни отца, сколько из-за Татьяны Ивановны: знал, что скучает без него.

Поначалу мачеха радостно улыбалась, завидев своего Алешеньку. А потом сама гнала из дому: видела, что мысли его не здесь, невмоготу коротать время за самоваром.

Жизнь Алексея Саврасова день ото дня менялась, обещая что-то еще неведомое, новое.

Алексей стал чаще бывать в доме возле Меншиковой башни. Теперь, встречаясь с Эрнестиной и Софи, его уже не сковывала всегдашняя застенчивость. Только увидев в гостиной чуть полноватую фигуру Герца-старшего — Карл Карлович вернулся из странствий по заграницам и как будто осел, наконец, в Москве, — Алексей все еще чувствовал себя стесненно, хоть и знал, что вечер будет особенно интересным. Герц-старший охотно делился впечатлениями о картинах иностранных художников, о музеях, в которых ему довелось побывать.

Потом, щуря близорукие глаза, интересовался успехами гостя.

Поначалу Алексей отделывался двумя-тремя словами. А освоившись, радовался возможности поговорить о своих работах, рассказать об успехах учеников.

Впрочем, Саврасову трудно было отделить занятия в пейзажном классе от своих поисков, так тесно они переплелись — одно питало другое.

Художник в своих работах все большее внимание уделял натуре — черпал у природы, учился у нее. Вместе с тем правила «живописания природы» еще цепко держали его в плену, казались обязательными. По этим правилам и создавалась картина, хоть все ее детали — будь то раскидистое дерево, облако или луговинка — результат живого наблюдения.

То, что удавалось постичь самому, художник приносил в класс, чтобы передать ученикам. И не только на словах.

Молодой преподаватель решил работать над своими картинами в присутствии учеников. Ему казалось это куда более доказательным и полезным, чем самые дотошные речи о мастерстве живописца.

Уже на первых порах своей педагогической деятельности Саврасов высказывал вполне самостоятельные мысли. Но в основном следовал примеру Рабуса. Все то свое, «саврасовское», что впоследствии отличало пейзажный класс, еще только складывалось, зрело.