Сажайте, и вырастет

Пять месяцев назад, в прошлой жизни, на свободе, веселый нувориш Андрюха сам бибикал, и еще как. Он ожесточенно рулил по забитым улицам, он спешил, психовал, он не снимал большого пальца с клавиши сигнала, и если впереди ехал какой-нибудь хмырь на семидесяти лошадиных силах, то Андрюха — самозабвенно бибикал. И хмырям на ста лошадиных силах тоже бибикал. И другим хмырям — на ста пятидесяти силах, и хмырям на двухстах силах. Табун Андрюхи был больше, и он — сладострастно бибикал в адрес жалких безлошадных дураков. Андрюха был твердо убежден, что Москва вовсе не европейская столица, что здесь — чистая стопроцентная Азия, безо всяких скидок. В этом городе, как в монгольской степи, круче всех тот, у кого самый большой табун. Многим хмырям бибикал самодовольный Андрюха. А сзади, нагоняя, бибикали столь же довольные собой хмыри, чей табун превышал поголовье табуна Андрюхи. У некоторых под капотом победно ржали и пятьсот лошадей, и больше. Завидев в зеркальце заднего вида такой табун, Андрюха уступал. Отходил в сторону. Откочевывал в другую полосу движения. И если он медлил это сделать, то хозяин табуна — бибикал…

3

Тут Хватов наконец вытащил из своего баульчика ДЕЛО, и я подавил приступ стыда. Надо добиваться своего, а не выслушивать жалобы провинциала, спасовавшего перед энергетикой мегаполиса. У меня простая цель: подсмотреть хоть пару страничек из серой пухлой папки. А предварительно — помотать нервы своему противнику. Так я отвлеку его внимание. Именно для отвода глаз затеян скандальчик по поводу прогулки. Прогулка, естественно, подождет.

На прошлом допросе я прочел почти целый абзац. И не собирался останавливаться на достигнутом.

— Твоему сыну, если я не ошибаюсь, всего два года, — вежливо произнес следователь, раскрывая папку.

Я осторожно скосил глаза, пытаясь взглядом выхватить хоть что-нибудь. ДЕЛО лежало неудобно, под углом. Но я тренировался каждое утро на протяжении двух месяцев.

— Да, — ответил я. — В январе исполнится два годика…

— Значит, он еще не понимает, это самое, где его папа, так ведь?

Снова и снова я опускаю взгляд на страницы. Искоса. Делая вид, что рассматриваю свои ногти. Сверяясь то с одним, то с другим листом ДЕЛА, Хватов сочиняет очередной протокол, стуча по клавиатуре полусогнутыми указательными пальцами. Я узнаю слова «ходатайство», «отказать», «назначить», а также формулу «принимая во внимание тяжесть содеянного». Все это мне неинтересно. Я жду продолжения.

— Сыну сказали, что папа в командировке…

Возьмите книгу, любую, раскройте ее, положите перед собой на стол, а затем разверните на сто восемьдесят градусов и отодвиньте от себя на расстояние вытянутой руки. Сядьте боком. Слегка поверните голову в сторону. Ведите себя непринужденно. Ковыряйтесь в ноздре, почесывайтесь, шмыгайте носом, насвистывайте мотив песни «Владимирский централ» — все должно выглядеть так, словно содержимое книги вас никак не интересует. И — пробуйте читать. На первый взгляд это почти безумие. Но после пяти недель упражнений успех обеспечен.

Пока я не смог вызнать ничего такого, что бы меня всерьез заинтересовало. Но время есть. Следствие будет идти еще минимум полгода. Умница Хватов посетит меня не менее чем пятьдесят раз. И я понемногу извлеку из ДЕЛА все, что мне нужно. Вытащу всю необходимую информацию, слово за словом, фразу за фразой.

Теперь при каждом визите рязанского дядьки — а он по-прежнему приходил дважды в неделю, мучая меня изъятием образцов почерка и прочими экспертизами, — я успевал прочитать десять, а то и пятнадцать строчек. К сожалению, информация имела нулевую пользу — все это были какие-то длиннейшие абзацы чистой канцеляристики.

Но однажды я увидел протокол допроса своего «подельника» — министра. И разобрал слова «требую», «отказываюсь», «прошу», «оставляю за собой право». Из прочитанного я заключил, что министр, как и я, молчит. Во всяком случае, не поет соловьем, рассказывая все подробности. Значит, и мне не стоит открывать рот, сказал я себе.

Конечно, я предпочел бы, чтобы Хватов открывал свой интересный том на страницах, касающихся лично меня. Но мне ни разу не повезло.

— Подпиши, — рязанский неврастеник пододвинул мне свежеотпечатанный протокол. Поверх листа положил свою авторучку.

— У меня своя, — мрачно ответил я. Деловые люди всегда пользуются только собственным пером. Я не отхожу от правил этикета даже в Лефортовской тюрьме — хотя бы в этом я ее победил. Я небрежно выдернул лист из-под толстого черного самопишущего изделия следователя, взял свое стило и собрался было украсить автографом очередную процессуальную бумагу, но потом вспомнил, что без адвоката ничего подписывать нельзя, и сказал:

— Подождем.

— Десять минут назад ты был как на иголках, гулять рвался, — равнодушно констатировал Хватов, — а теперь никуда не спешишь…

От необходимости сочинять ответ меня избавил приход Рыжего.

4