Сажайте, и вырастет

— Спасибо, — сказал я искренне. Следователь кивнул и полез в свой баульчик. Достал запаянную упаковку каких-то таблеток, надломил, сунул в зубы, запил из маленькой пластиковой бутылочки.

— Обезболивающее? — спросил я. Хватов кивнул.

— Шумно здесь, — глотнув, простым голосом пожаловался он. — Как ты тут живешь, в столице нашей Родины? В таком грохоте?

— Привык.

Следователь снял очки, достал из заднего кармана чистый носовой платок и принялся осторожно полировать стекла, но вдруг положил все на стол.

— Что, вообще, за жизнь у вас тут? У каждого второго — ни документов, ни прописки, преступный образ жизни, подозрительные рожи, на каждом перекрестке аварии, все кричат, все бегут…

— Большой город, — лаконично высказался я. Хватов грустно улыбнулся.

— Город большой, а люди — нет. Иди в камеру, Андрей. И жди. Я, конечно, это самое, не уверен, что ты ни при чем… Возможно, твой статус останется прежним. Из обвиняемого мы никак не сможем превратить тебя в свидетеля. Но ходить на допросы и в суд ты будешь из дома…

Обратно я возвращался, наблюдая действительность немного искаженной. Изнутри грудь щекотало, неприятно и горячо. Вместо того, чтобы пойти домой, я очутился на безобразном, с криками и оскорблениями, допросе, а теперь иду обратно в каземат! И вынужден ждать, пока генерал Зуев примет решение! За что судьба меня так мучает?

Шагая по железному мосту вдоль череды одинаковых дверей, я немного успокоился, быстро вспомнил самые лучшие, многообещающие фразы: «сегодня тебя отпустят», «все будет нормально», «на суд будешь ходить из дома». Вернувшись в сверкающую чистотой камеру, я уже улыбался.

3

От свободы меня отделяет несколько часов! — уверенно заявил я самому себе, решительно приготовил кружку кофе, выпил, прошелся взад и вперед, включил радио. Густое женское сопрано исполняло какую-то классическую канцону или оперную арию. Выходило довольно чувственно. Запись была концертная — слышался шелест перелистываемых певицей нот и ее мощные вдохи.

Неожиданно в моей голове произошел маленький приятный взрыв, и следом еще несколько. Я посмотрел вниз и увидел, что хочу свободу физически. Как живую женщину.

Немедленно ухватив себя левой рукой, я начал действовать. Возбуждение было тем сильнее, что наступило в два коротких мгновения, — как будто вся кровь разом устремилась из мозга в чресла. Обнаружив себя посреди камеры, с открытым ртом и полуспущенными спереди штанами, я беззвучно расхохотался, встал спиной к двери и продолжил, для пущего удобства оттянув большим пальцем правой руки резинку штанов и трусов еще немного пониже, подставив лицо под свет из окна и закрыв глаза, — солнце сделало веки полупрозрачными, и я увидел не темноту, но красное, озаряемое медленными вспышками пространство, в котором жили, возникая и исчезая, сотни больших и маленьких черных точек.

Повинуясь желанию, из багряной глубины поднялся и развернулся экран, возникла картинка, затем еще и еще. Хитрый мозг подсовывал самые убойные сценки, цветные, движущиеся. Привиделись причудливые голые тела, лица с прилипшими ко лбу крашеными волосами, приоткрытые мокрые рты, наманикюренные ногти, прохладные скользящие цепочки. Замелькали розовые изгибы, расширенные мутные зрачки, матовые ноги, и губы, и простыни, все горячее, влажное. Разум нафантазировал и запахи, и звуки — стоны, крики, выдохи и особо возбуждающие мелочи, вроде тонкой, стеклянно отсвечивающей струйки пота меж грудей. Запустилась и соответствующая музыка — Стинг, потом Шадэ. Мягкий, буржуазный саунд, располагающий к тому, чтобы брать женщину в меру грубо, искусно, но без всякой акробатики, а потом смотреть, как содрогаются в приступах последнего дикого наслаждения внутренние поверхности развернутых бедер.

Здесь я сжал ладонь немного сильнее и увеличил скорость прохождения дистанции. Действовать, в принципе, можно вообще двумя пальцами, большим и указательным. Даже только их подушечками. Все зависит от силы напряжения в бортовой сети. В моем случае оно было очень велико, джентльмены.

Я не занимался самоудовлетворением уже много лет. Последний случай можно датировать восемьдесят девятым годом: служба вот-вот окончится, буйство гормона в двадцатилетнем теле — то были мощные, взрывные мастурбации, реальное дембельское дрочилово. Не трогательное мальчишеское теребление пиписьки, а суровое совокупление со сбывающейся мечтой о самостоятельной взрослой жизни.

Понятно, что такие акции не идут ни в какое сравнение с настоящим сексом, и я, добравшись наконец до натурального теплого тела, надолго позабыл о том, что рука может служить заменой женщине. Но мастурбация подобна езде на велосипеде — научившись один раз, на всю жизнь останешься мастером. В две секунды я восстановил навыки — гладил, сжимал, дергал и тер, пока не добился появления приятного тепла в нужном мне участке тела.