Сажайте, и вырастет

Возвратно-поступательные движения ладони сообщали моим обнаженным яйцам колебательный импульс, и они стали мерно раскачиваться, ударяя о верхнюю кромку пояса штанов, о прохладную синтетику. Это добавило ощущениям дополнительную остроту. И вот уже через все тело побежала череда изумительных ознобов.

Я вставлял всему миру. Сегодня они меня отпустят. Сегодня, сейчас. Вот сейчас. Моя свобода — вот она. Рядом.

Когда-то, в прошлой жизни, за семь лет до ареста, сидя на табурете в служебном подвале военного аэродрома, я снял телефонную трубку и услышал, что завтра утром могу ехать домой. От восторга я заорал тарзаном. И в тот же день, вечером, перед самым отбоем, уединившись в отдаленных кустах, торопливо расстегнул сложную, на многих пуговицах, военную ширинку и совершил дикий акт любви со всей Вселенной. Отымел саму жизнь — не из агрессии, не ради того, чтобы подчинить, а — из любви.

Прошло семь лет. Наверное, я прошел полный круг. Вернулся в ту же точку. Я снова за стеной и опять дергаю себя за причинное место, предвкушая, как выйду из-за этой стены.

Стыдное действо вышло коротким, в два десятка вдохов и выдохов. Все быстро увеличилось в размерах, замерцало, сверкнуло яркими красками, затем устремилось в одну точку, и первая из судорог прошла по телу снизу вверх.

Но не судьба! — сзади грянул металл о металл, скрипнули поворачивающиеся петли, и до слуха донесся голос надзирателя:

— Чем вы занимаетесь?

— Дрочу! — громко, с ненавистью, ответил я и сотрясся. Из меня вылетело семя, прямо в предусмотрительно подставленное казенное полотенце.

— Повернитесь лицом!

Испытывая ярость, я отшагнул одной ногой назад и развернулся, закрыв тканью пах. Бросив на меня презрительный взгляд, вертухай помедлил, и дверной люк захлопнулся.

Вот так вышло, господа, что я все-таки изменил своей жене, — но не с другой женщиной на мягком диване, а с призраком нагой свободы — в одиночной камере тюрьмы.

От обеда я отказался. Зачем обедать в тюрьме, если ужинать придется в ресторане? Вскоре точный «Свояк» прогудел свой знаменитый скетч про ситуацию, когда в Москве три часа, а в Петропавловске-Камчатском — полночь. Еще через час я понял, что изнемогаю. Времени оставалось все меньше. Вряд ли генерал будет думать о моей скромной персоне до глубокого вечера. Наверняка все решится до истечения шести часов, официального окончания рабочего дня.

В семнадцать тридцать я был почти невменяем.

В семнадцать сорок снова заказали «на вызов». Я выкрикнул, что давно готов. Конвоир отомкнул засовы, и мы почти побежали в следственные помещения.

4

На этот раз я увидел своего адвоката — но в одиночестве. Лицо Максима Штейна напоминало древнегреческие маски плакальщиц.

— Ты остаешься, — сказал лоер. И ударил ладонями по столу. — Они не хотят тебя отпускать…

Я уныло рухнул на табурет.

— Постановление об избрании мерой пресечения содержание под стражей тебе принесут в камеру. Но это будет часов в восемь. Я специально пришел пораньше, чтобы ты все знал… — Лоер перешел на шепот. — Теперь — хорошая новость…

Я подобрался. Адвокат показал большим пальцем себе за спину, потом изобразил указательным и средним — шагающего по столу человечка. Это значило, что мой босс Михаил отпущен из тюрьмы на свободу. Следовательно, через несколько дней там же окажусь и я.

Перед силою наших денег никто и ничто не устоит.

Будет куплено все и вся.

Оптом и в розницу, малыми и большими пакетами, на бирже и вторичном рынке трейдеры и брокеры скупят всю свободу.

Для меня.

Глава 13

1

— А что было дальше? — спросил человек в белом свитере.

— А дальше — все. Конец, — ответил я. — Михаила (тут я показал пальцем на неподвижного, бледного Михаила, моего бывшего босса), — выпустили из изолятора, и он немедленно сбежал. Сначала, видимо, отсиживался на съемных квартирах… Потом — пришел в себя, сунулся на развалины нашего банка, кое-что починил и восстановил, собрал все деньги, какие только смог собрать, и ударился в бега. Покинул Москву. И вообще Россию. Обосновался на своей родине, в Белоруссии. Теперь это отдельная страна, там свои законы…

— Я не о законах, — поморщился второй собеседник. Так поморщился, что стало ясно — к законам он испытывает сугубое пренебрежение. — Этот деятель — он что, никак не помог тебе деньгами? И не только не поделился своими, но и украл у тебя твои собственные? То есть, ты шконку шлифовал, взяв на грудь всю вину за преступление, а он в это время собрал общие деньги и скрылся? И с тех пор никак не давал о себе знать? Много лет?

Я развел руками.

— Да.

— Все равно не понял, — сказал третий участник разговора, имея такой вид, как будто он давным-давно все понял. — То есть вы — ты и он — вместе сделали подпольный банк, так?

— Так.

— Без лицензии, без афиши, так?

— Именно.

— Это афера! Присутствующие издали утвердительные возгласы, очень негромкие.

— Потом вас поймали, и ты решил взять все на себя…