Сбор семьи[=День возвращения / Ночь Семьи]

После этого гости пошли один за другим. То вдруг начинало трепетать боковое окно, то скрипело крыльцо главного входа, то раздавался стук с чёрного хода. Из подвала доносились загробные вздохи, осенний ветер пел в каминных трубах. Мать наполнила большую хрустальную чашу для пунша алой жидкостью из кувшинов, привезённых Бионом. Отец метался по комнатам, зажигая новые и новые чёрные, тонкие свечи. Лаура и Эллина разбрасывали по полу магические травы. А Тимоти стоял в центре всей суматохи, он был бледен, руки его дрожали и он только украдкой осмеливался бросать по сторонам робкие взгляды. Хлопанье дверей, смех, бульканье льющейся жидкости, тьма, завывание ветра, шелест крыльев, звуки шагов, взрывы голосов, приглашения у входов, призрачный треск оконных переплётов, тени скользящие, приходящие, уходящие, колышущиеся.

«Ну-ну, а это, должно быть, Тимоти!»

«Что?!»

Чья-то холодная рука коснулась его руки. Над ним нависало длинное, заросшее лицо. «Хороший парень, ладный парень», — сказал незнакомец.

«Тимоти, — сказала мать. — Это дядя Джексон».

«Здравствуйте, дядя Джексон».

«А вон там…» — мать повлекла дядю Джексона дальше. Дядя Джексон обернулся на Тимоти через плечо и подмигнул ему.

Тимоти снова остался один.

Откуда-то из тысячемильной дали, из тьмы, усеянной огоньками свечей, он услышал высокий переливчатый голос. То была Эллина. «А мои братцы, вот они-то уж точно не промах. Как вы думаете, тётя Моргиана, где они работают?»

«Понятья не имею».

«Они владеют похоронным бюро в городе».

«Что?!» — голос выражает восторг и изумленье.

«Вот именно! — пронзительный смех. — Как вам это нравится?!»

Тимоти стоял очень тихо.

Смех утих. «Они приносят домой пищу для мамы, папы, для всех нас, — говорила Лаура, — за исключением, конечно, Тимоти…»

Неловкая пауза. Дядя Джексон требовательно спрашивает: «Ну? В чём дело? Что там неладно с Тимоти?»

«О, Лаура, твой язык…», — сказала мама.

Лаура снова начала говорить. Тимоти зажмурился. «Тимоти не может… э-э… ну, он просто не очень любит кровь. Он так хрупок».

«Он научится, — заявила мать. — Он научится, — повторила она очень твёрдо. — Он мой сын и он научится. Ему всего лишь четырнадцать».

«Но я был вскормлен на крови», — громыхнул дядя Джексон, и его голос разнёсся по всем комнатам. Ветер играет ветвями деревьев, как струнами арф. Лёгкий дождик барабанит в окна, «…вскормлен на крови», — замирает вдали слабое эхо.

Тимоти прикусил губу и открыл глаза.

«Частично я в этом виновата, — мать увлекала гостей в кухню, — я пыталась заставить его. Детей нельзя заставлять, они только болеют от этого и проникаются отвращением к тому, чего ты от них добиваешься. Вот Бион, например, ему было уже тринадцать, перед тем как…»

«Я понимаю, — пробормотал дядя Джексон. — Тимоти поправится».

«Я уверена, что так оно и будет», — в голосе матери звучал вызов.

Трепетало пламя свечей, и тени расхаживали по дюжине комнат с затхлым воздухом и заплесневевшими стенами. Тимоти замерзал. Он уловил запах горячего воска, схватил свечу и, держа её в руке, побрёл по дому, делая вид, что поправляет креп.

«Тимоти, — прошипел кто-то за обоями, шепча и выдыхая слова. — Тимоти боится темноты».

Голос Леонарда. Ненавистного Леонарда!

«Мне нравятся свечи, только и всего». — ответил Тимоти укоризненным шёпотом.

Снова разряды молний, раскаты грома. Взрывы хохота. Лязг, позвякивание, крики, шуршание одежды. Сквозь главный вход вползло облако холодного тумана. Из тумана, складывая крылья, выпал высокий мужчина.

«Дядюшка Эйнар!»

Тимоти рванулся вперёд изо всех сил, перебирая тонкими ногами, прямо сквозь туман, под защиту зелёных, шелковистых крыльев. Он бросился в объятья дядюшки Эйнара. Эйнар поднял его в воздух.

«У тебя есть крылья, Тимоти!» — он легко, как пушинку, подбрасывал мальчика. «Крылья, Тимоти, а ну-ка, лети!» Внизу мелькали лица, темнота вращалась вокруг него. У Тимоти перехватило дыхание. Он махал руками, как крыльями. Руки Эйнара подхватывали его и раз за разом подбрасывали к потолку. Потолок, чёрный как уголь, стремительно надвигался на него. «Лети, Тимоти! — кричал Эйнар громко и гулко. — Лети на крыльях!»

Он чувствовал, как восторженные мурашки бегут у него по плечам и лопаткам, как будто прорастали там корни, и лопались почки, и расцветали, и разворачивались влажные ещё перепонки крыльев. Он лепетал что-то несвязное, а дядюшка Эйнар вновь направлял его в высоту.

Осенний ураган разразился над домом, дождь обрушился на крышу, сотрясая стропила, заставляя пламя свечей яростно метаться. И сотня родственников всех форм и размеров глядела из всех чёрных заколдованных комнат, как дядюшка Эйнар жонглировал мальчиком в гудящих просторах.

«Достаточно!» — произнёс Эйнар наконец.

Тимоти, осторожно поставленный на дощатый пол, без сил привалился к Эйнару и только всхлипывал счастливо: «Дядюшка, дядюшка, дядюшка!»

«Ну как, понравилось летать? А, Тимоти? — спрашивал Эйнар, наклоняясь к нему и трепля его волосы. — Ну хорошо, хорошо…»