Кейл оказалась на редкость покладистым индивидуумом, что не было отображено в ее личном профиле. Девушка слушалась Кайла без лишних пререканий следующие несколько дней, и даже почему-то не била тревогу, не пыталась обратиться к властям. Только потом биобот нашел на планшете девушки разговор в блоге о том, как можно лишить Кая воли через панель управления квартирой. Причинить настоящий вред человеку биобот был не способен, но мог не допустить ее к управляющей панели… Однако, как оказалось, на биоботов тоже действует снотворное. Японская компания посчитала, что будет забавно сделать ботов чувствительными к тем же веществам, что действуют на людей. Это казалось логичным решением, раз уж вместо топлива позволялось использовать еду.
Слабость, вязкая, тягучая, оплетала Кая, и в последние мгновения перед тем как отключиться, он понял, что пропал.
– Я не замечал, насколько ты прекрасна, – глуповато улыбаясь, произнес биобот.
После долгих мучений с настройками Кристина была довольна результатом. Слова, произнесенные ее игрушечным рабом, грели душу. Ей было достаточно даже синтетической любви.
Чистый листок бумаги
Бывает, открываешь бумажный блокнот, самый что ни на есть настоящий. Интересно, в наш компьютерный век кто-то еще умеет такими пользоваться? Конечно, умеет. Все начинают именно с таких блокнотов. Обязательно изрисованных, с потрепанными краями и, может, парой пятен для антуража. Это уже потом люди учатся стучать по компьютерным клавишам.
Так вот, открываешь ты блокнот, а на тебя с той стороны бумаги смотрит история. Видно ее плохо, ведь бумага – не прозрачное стекло, но очертания, свет и тень предстоящих сражений, любовных перипетий и чего-то, от чего замирает сердце видны неясные образы проскакивают сквозь шероховатую поверхность белой бумаги. И вот ты уже бросаешься без памяти, чтобы освободить слова, освободить историю, которая всем понравится, от которой захватит дух у каждого, бросаешься за своей идеальной историей.
Сидишь час, два погруженный в работу, тебя ведут дорога будущности и картины, такие яркие, что, кажется, протянешь руку и вот… схватил! У тебя в руке обломок стрелы или пера. Но все постепенно тает. Время идет, и реальность вырывает тебя из цепких рук идеальной фантазии. Позже ты возвращаешься к своему блокноту, пытаясь закончить историю, вытащить ее яркий образ из молочного плена крашеной целлюлозы. А не рожденный сюжет все тускнеет, все сложнее ухватить мысль. Писать – становится работой, тяжелой, неприятной.
Застывает на полуслове недопетая песня, герои остановились, застыли – стоят. Блокнот покрывается пылью.
А может быть еще хуже: ты бредешь, теряясь в сырой и мрачной дымке, но все же доходишь до конца, ставишь точку на последней странице и… Вдруг понимаешь: а пришел-то ты не туда. Растерял смысл в буреломе, порвал осколками сюжет в когтях времени, неумело смотал и сшил всё старыми нитками… Вместо прекрасной картины, что проглядывала сквозь белый листок, своими руками создал какое-то неразборчивое грубое месиво. И всё… Другого не будет. Точка поставлена, и исправлять уже нет сил.
Может, с новым блокнотом повезет больше?..
В тени настоящего человека
В тот год тепло обрушилось внезапно. Зелень за считанные дни почти выпрыгнула из-под земли, яблони и вишни прикрыли свои ветки белыми цветами, торопливо запахло весной.
Стоял апрель. Пётр шел с работы домой, к своей семье. Вокруг щебетали сытые птицы, люди в разномастных одеждах – от дутых курток до лёгких шортов с майками – старательно делали вид, что именно они угадали и оделись по погоде. Парень шел, и что-то тяжелое, неприятное тянуло его душу к земле. Сама-то душа пыталась взлететь вверх, к солнцу, запеть вместе с весенними трелями, но ее положили в мешок с увесистым камнем, давно положили, когда Петру было ещё лет пять. Именно на пятом году жизни мальчик понял, что ему никак нельзя быть обычным серым человеком, иначе привяжется еще одно клеймо «Сын и разочарование». И вроде все хорошо: средняя работа, но ему она нравится; надёжная и привычная жена, беспроблемный ребенок, отпуск раз в году; достаток – лишнего нет, но на всё, что нужно, хватает… Живи да радуйся!
Он наступил на мокрую землю. Остался след – четкий, аккуратный – от ботинка 39-го размера, а мужчине полагается иметь никак не меньше 41-го. Пётр остановился, задумался, глядя, как вода медленно заполняет отпечаток, и след расплывается, меняет свои очертания. Вот он уйдет и след пропадёт, никто даже не вспомнит, что жил такой Петр, что был он худощав, что работал водителем на восемнадцатом маршруте и очень любил блестящие вещи. Мужчина, конечно, сдерживал себя, стеснялся своей тяги к блестяшкам, у него в салоне маршрутки даже украшений не было: ни скелетов, светящихся по вечерам, ни блестящих дисков, разрезанных на аккуратные пирамидки, ни даже иконок на приборной панели. Боялся перегнуть палку и эту самую метафорическую палку вовсе не трогал. Постоял над грязным следом минуту, а тот уже полностью исчез. Вздохнул и пошел дальше.