— Никогда, — твердо ответил Лапин.
— В смысле?
— В смысле, не было их. Ты совсем младенец, что ли? Заплатил он кому-то за бумажку, чтобы его в армию не призвали, а то вдруг ломаных ребер окажется недостаточно.
— Может, и про ребра тоже выдумка? — рискнул предположить Опалин.
— Э нет. Это как раз правда. И руку ему там же сломали, он все время жаловался, что болит, когда погода меняется.
— Какую именно руку?
— Левую.
Опалин почесал голову. Любовница. Пятигорск. Прежде всего, конечно, стоило бы проверить, точно ли Ксения Колоскова находилась в Пятигорске, когда ее муж исчез в Москве. А то, может, она его ухлопала и теперь бегает по инстанциям, отводит от себя подозрения.
А деньги? А любовница, которую Колосков тщательно скрывал? Боже, каким запутанным все кажется, и за все эти ниточки так или иначе придется дергать, проверять… А ведь разгадка наверняка будет банальнее некуда. Либо все-таки совершил растрату и сбежал, либо убили его из-за личного.
— Слушай, а что у него за друзья были? — спросил Опалин. — Ты говорил, что в случае проблем он бы к ним обратился.
— Ты про Склянского слышал?
— Так, кое-что, — буркнул Иван.
— Точно сказать не могу, но, по-моему, Склянский его и пристроил в редакцию. Хотя Колосков никогда раньше газетами не занимался.
— Склянский в Наркомпросе сейчас?
Наркомпросом назывался Народный комиссариат по просвещению, аналог министерства, потому что министерство — слово буржуйское и вообще подозрительное, а спотыкающееся Нар-ком-прос — самое оно. Впрочем, в то время в недрах языка зарождались и не такие слова-паразиты. Все, все растворились, стали достоянием истории, ни одно не задержалось, потому что великий и могучий может позволить себе и не такие эксперименты. Язык как народ: все выдержит, все перемелет и в конечном итоге обратит себе на пользу…
— Да, в Наркомпросе, — кивнул Лапин в ответ на слова Опалина, — но я слышал, что метит еще выше… Так что у Колоскова хорошие перспективы, если, конечно, не поссорится со своим дружком.
"Ну, это только если Колосков жив, — мелькнуло в голове у Опалина. — А у трупа — какие перспективы?"
Он почему-то не мог избавиться от ощущения, что человек, о существовании которого вчера Иван даже не подозревал, мертв и речь идет именно об убийстве. "Все дело в чемоданах… Домработница утром пришла, а собранные чемоданы в квартире стоят. Колосков не сел на поезд. И он не бежал, потому что дома остались все его вещи… Люди привязываются к вещам, не станут они свое бросать…"
— Вы что, уже труп нашли? — донесся до него голос Лапина.
Опалин разозлился так, что загорелись щеки. Вот, опять прочел его, как открытую книгу. Да что ж такое…
— Да не нашли мы никого, — выпалил он с досадой. — Ты что, мысли читать умеешь, что ли?
Лапин засмеялся:
— Ты не обижайся, Ваня, но ты молодой еще, у тебя на лице все отражается… А я тертый калач, все примечаю. У меня, знаешь, жизнь такая — давно бы сдох, если бы людей насквозь не видел…
— Ну, раз ты такой проницательный, — сердито сказал Опалин, — давай начистоту. Колосков исчез, когда ушел в отпуск. В редакции о его планах знали? Конечно. Адрес его знали? Да и при желании могли выследить, когда он из дома вышел, например. Если бы его захотел убить кто-то из редакции — кто именно? Басаргин?
— М-м… Нет.
— Тогда какого черта ты мне голову морочил и его первым подозреваемым назвал?
— Ты, Ваня, не сердись, — очень спокойно попросил Лапин, — ты со стороны очень смешно выглядишь тогда. Понимаешь, в чем дело: был у Басаргина мотив, конечно, и сам он…
— Белый, — нетерпеливо напомнил Опалин.
— Угу. Только вот человек такая штука… сложная, в общем. Короче, пораскинул я мозгами — и что-то сомнение меня берет. На поверхности-то все ясно, ну а как копнешь, — характер у Басаргина не таковский, чтоб человека убивать. Он бывший врач, ты знаешь? И гуманист. Не чистюлька, а именно гуманист. У него, понимаешь, убеждения. Ну, что человеческая жизнь — великая ценность и… ну, всякое такое.
— Нет такого человека, который в определенных обстоятельствах не мог бы убить, — сипло сказал Опалин. Лапин поднял брови.
— Это тебе кто-то из товарищей внушил? Ну, не буду спорить. Но вот думаю я, как Басаргин мог прикончить Константиныча — и не срастается ни черта. Пощечину он Колоскову мог бы дать, на дуэль его вызвать. Но убивать исподтишка — нет.
— Хорошо, допустим, Басаргин ни при чем. Кто тогда?