Сборник "Иван Опалин" [5 книг]

— Тогда? Давай прикинем. М-м… Оксюкович — никогда. Поликарп — нет. Эрманс — тоже нет, хоть они и повздорили. Матюшин — он ведет хронику, но терпеть ее не может. Он бы от одного вида крови в обморок упал. Беспалов вечно в суде, в редакцию прибегает, только чтобы очередную заметку продиктовать. У него времени не хватит кого-то прикончить… Глебов? Ну, этот на все готов, чтобы себе местечко расчистить. Сам убивать не станет, но если получится чужими руками, так, чтобы в сторонке постоять, — почему бы и нет? Только вот место Колоскова ему ни при каких раскладах не светило, значит, он ни при чем. Стенич по уши в спорте, Окладский рисует карикатуры, Фарбман ведет уголок юмора. У них всегда есть работа, и на Колоскова им наплевать. Черняк пишет новости, заметки, вообще все, что потребуют, и заботится только о том, чтобы дать побольше строчек. Ему двум бывшим женам приходится алименты платить, тут не развернешься. Ракицкий… ну, с этим все ясно: лошадник! Люди его вообще не интересуют, так что о нем можешь забыть. Гомберг у нас театрал, как начнет хвалить какую-нибудь пьесу, так заслушаешься, а потом почитаешь, что о ней пишет, — все не так, и классовая линия не выдержана, и несерьезно, и вообще…

— Короче, Колоскова он убить не мог, — прервал собеседника Опалин.

— Мог, — хмыкнул Лапин, блестя глазами, — если бы, к примеру, Константиныч жену у него увел. Но гражданка Гомберг здоровая, как лошадь, и ножища у нее, как у мужика. Что-то сомневаюсь я, что она во вкусе Колоскова.

— А что насчет Должанского?

— Петра Яковлевича? Он неплохой человек, но никакой. Его на стихи поставили, потому что никто ими заниматься не хотел. Он, знаешь, из тех, кто со всеми умеет ладить. Мягкий, уступчивый — но не от слабости, а от равнодушия. Не, он никого убить не мог. Да он почти не пересекался с Колосковым… Баб в расчет берем?

— А что их не брать?

— Ну, машинистки… — Лапин почесал шею. — Болтают о кино, о чулках, о чепухе. Нет. Кострицына рисует выкройки, еще делает модели для "Женского журнала"… нет, чепуха. Теплякова… э… Не нравится мне она, честно скажу. Глазки-буравчики, не говорит, а вечно визжит — мерзкая баба. Два мужа было, оба сбежали, второй запил. Черт ее знает, я бы не стал сбрасывать со счетов, но зачем ей Колоскова убивать, ума не приложу…

— Короче, его вообще никто из редакции не мог убить, — подытожил Опалин.

— Слушай, для газеты пишут не только постоянные сотрудники, но и куча стороннего народу… Изо, шарады, наука и жизнь, шахматы — да масса рубрик, для которых другие сочиняют. Я еще обработчиков рабкоровского материала не назвал, эти отдельно сидят… Ваня, а может, его просто ограбить хотели? Не рассчитали сил — ну и… убили, короче.

— Может быть, — отозвался Опалин. — При нем часы были золотые, два кольца, деньги. Часы и кольца будем искать, может, что всплывет.

Автомобиль подъехал к облупившемуся особняку в Большом Гнездниковском переулке и остановился.

— Ну, я пошел, — сказал Иван. Пожал руку собеседнику и добавил: — Спасибо за помощь.

— Я же тебе ничем не помог, — усмехнулся бывший военный. — Запутал только.

— Ничего, распутаем.

Опалин вылез из машины. "Почему-то мне кажется, что ты действительно распутаешь, — мелькнуло в голове у Лапина. — Славный парень, но опыта бы побольше. А впрочем, это придет…"

Он поднял руку в полувоенном жесте, прощаясь с Опалиным, и шофер, развернув машину, покатил на улицу Фрунзе, где располагался Реввоенсовет. А Иван вошел в особняк, по пути здороваясь с товарищами, и отправился искать начальство, чтобы отчитаться о том, что ему удалось узнать.

Глава 5 Предложение, от которого нельзя отказаться

На следующее утро Максим Александрович Басаргин шел по коридору трудового дворца и думал о том, что когда-то в этом здании помещался Опекунский совет, в котором Чичиков собирался заложить мертвые души. Это обстоятельство, к которому писатель то и дело мысленно возвращался, наполняло его сложной смесью ощущений, в которые ему нравилось погружаться и вдохновенно развивать. Сейчас, например, он представил, что все нынешние обитатели дворца — те самые мертвые души, которые только притворяются живыми и обсуждают починку примусов, адреса модисток и хвосты возле продовольственных лавок. Вот мимо прошла мертвая душа какого-то профсоюзного деятеля, сидящего в том же крыле, что и сотрудники "Красного рабочего", а вот — не угодно ли — весельчак Фарбман из отдела юмора: тощий как спичка, губы всегда изогнуты в улыбке и, конечно, очередная шутка уже готова с них сорваться.

— Максим, зацени! — кинулся к писателю Фарбман и продекламировал: — Даже безбожнику можно вышивать крестиком. Ну, как? — спросил он обычным голосом.

— Где-то я уже слышал что-то подобное, — сказал писатель довольно сухо.

— Ладно, — не стал спорить собеседник. — А вот еще. "Подвели итоги?" "Нет, итоги меня подвели". Звучит?

— Это лучше, — согласился Басаргин.

Он незаметно ускорил шаг, чтобы отвязаться от собеседника, но у Фарбмана оказался припасен еще один, последний козырь.