Сборник "Иван Опалин" [5 книг]

— Маяковский — вчерашний день! — презрительно фыркнул поэт, сверкая маленькими глазками из-под сросшихся бровей.

На вид гостю было немногим больше двадцати, и макушкой он едва доставал писателю до плеча. Грязноватая толстовка и непонятного цвета штаны удачно дополняли облик питомца муз, впрочем, сапоги, которые, очевидно, перед визитом в редакцию поэт озаботился как следует начистить, говорили в его пользу. Темно-синий картуз подозрительного вида он положил на стол Должанского.

— Извините, товарищ, мне надо писать обзор, а время поджимает, — сказал Петр Яковлевич.

— Понимаю, понимаю. — Поэт вздохнул. — Так вы покажете мои стихи кому следует? Вы говорили, у вас главный редактор все решает.

— Непременно, товарищ, непременно, — заверил его Петр Яковлевич. — Стихи о трубе. Как я могу забыть?

Поэт с подозрением покосился на него, но собеседник, казалось, говорил совершенно серьезно.

— У меня еще поэма есть, — решился гость.

— Поэм не печатаем, — сказал Басаргин и пустился в объяснение того, сколько строк может вместить вся газета и сколько из них уделяют поэзии. Поэт смотрел сквозь него и недоверчиво хмурился.

Наконец объединенными усилиями гостя удалось выставить, и он ушел, оставив после себя сильный запах несвежего белья и вонючей махорки, но через несколько мгновений вернулся, потому что забыл картуз. Писатель подал ему требуемое и захлопнул дверь. Должанский распахнул окно, чтобы проветрить помещение.

— Петр Яковлевич, — объявил Басаргин, — должен признаться, я вам завидую.

Должанский резко повернулся:

— Чему?

— Тому, как вы с ними разговариваете. Клянусь — я бы давно уже кого-нибудь из них убил.

— Это не поможет, — ответил Должанский, страдальчески морщась. — Их много.

Оба рассмеялись.

— Вот что, Петр Яковлевич, — продолжал Басаргин, — я не знаю, удастся ли мне зайти к вам сегодня за книгой Бунина, потому что меня некоторым образом огорошили…

— Очерк об угрозыске, — кивнул Должанский. — Я в курсе.

Басаргин подумал: его собеседник и впрямь всегда в курсе всего, что происходит в редакции, хотя сам, казалось бы, редко покидает свой кабинет.

— Петр Яковлевич, — спросил он вслух, — что происходит?

— А с чего вы взяли, будто что-то происходит? — поинтересовался Должанский невозмутимо, возвращаясь на свое место.

— А разве нет? Одно то, что с меня требуют эти очерки…

— Уже очерки? — вздохнул Должанский. — Нет, очерки им не помогут.

— Кому им? — заинтересовался писатель, но собеседник не торопился с ответом. Телефон на его столе начал трещать. Должанский смотрел на него, как на инопланетное тело.

— За Склянского наверху взялись всерьез, — сообщил он ровным голосом, пока аппарат разрывался от звона. — А именно Склянский протолкнул в редколлегию бесследно пропавшего Колоскова. Тот ведь никогда раньше с газетами дела не имел — так, заведовал чем-то, учреждениями какими-то.

— Так. — Писатель потер висок. — Колосков исчез, когда почувствовал, что Склянского съедят?

— Его еще не съели, — усмехнулся Должанский. — Но вилки уже взяли и ножи наточили. Может, Колосков слишком много знал? Одно то, что исчезновение такой фигуры расследует какой-то мальчишка…

Он не стал договаривать, но Басаргин понял его с полуслова. Может быть, кто-то наверху вовсе не жаждет, чтобы Колоскова нашли? Потому и поручили его поиски этому… как его… Опалину.

— Как это отразится на нас, Петр Яковлевич? Я не могу терять работу…

Должанский поднял голову, и на мгновение в его взгляде полыхнуло что-то, словно другой человек выглянул из-под маски и тотчас же спрятался. "Кто же ты на самом деле такой?" — в который раз подумал писатель с беспокойством. Он уже давно ловил себя на смутном ощущении, будто с его знакомым что-то не так, хотя тот выглядел совершенно по-пролетарски, носил толстовку, неопределенного цвета штаны, дрянную кепку, казался своим в доску и при случае мог загнуть вполне пролетарский оборот.

"Кто же ты такой?"

Но Басаргин никогда не задавал этот вопрос вслух — и не только потому, что понимал: правды ему не скажут. Его не покидало ощущение, что и он сам, и Должанский на одной стороне — осажденных, а извне их штурмуют волны распоясавшихся хамов, которых революция вознесла и дала власть. Идея всеобщего равенства никогда не соблазняла Басаргина, потому что он признавал только равенство по духу, уровню образованности и культуре. В редакции Должанский был единственным, с кем писатель общался, не делая над собой усилия, и потому Басаргин старался не задавать лишних вопросов, которые могли оттолкнуть его знакомого.