Я шёл по мокрой после недавнего весеннего дождя траве. Смеркалось. Я не знал, насколько далеко ушёл от знакомой деревни, да меня это не очень-то и волновало. Мои босые ноги давно продрогли, но упрямо несли меня вперёд. Давно протоптанные кем-то тропинки – не для меня, так что я брёл по диким полянам, только начинающими обрастать зеленью и благоухать майскими первоцветами. Я пересекал невесело журчащие в сгущающихся сумерках ручьи, о которых не знал никто, кроме разве что парочки диких животных, случайно заблудших сюда, преодолевал крутые и не очень холмы, которыми изобиловала местность, несколько раз пригубил чистейшую родниковую воду из источников, до которых, я надеюсь, люди не доберутся никогда, ибо если это случится, мир лишится нескольких капель из скудеющих остатков волшебства, коего в былые времена было, пожалуй, даже чересчур много, а ныне почти не осталось совсем. Коронида, последняя оставшаяся в живых нимфа, которой и принадлежали здешние священные источники, как-то сказала мне, что чувствует, как мир стареет, и умирают пронизывающие его магические связи, благодаря которым и существует привычный всем порядок вещей.
Волшебство, та движущая сила, которая заставляет цветок тянуться вверх, к Солнцу, та энергия, которая вливается в хищного зверя и заставляет его охотиться, а преследуемого – убегать во весь дух, тот чудесный нектар, что даёт мужскому семени способность зачинать новую жизнь, а женскому началу плодородие, та тяга к жизни, что именуется инстинктами самосохранения и размножения, тот могучий двигатель, что заставляет Землю крутится вокруг великого ослепительного солнца и вокруг своей оси заодно, исчезает, беспощадно вытесняемое человеком. В гордыне своей люди отделили себя от прочего животного мира. Перестали доверяться инстинктам. Придумали социальные нормы, призванные подавлять в себе Жизнь. Их новые религии – религии мертвецов. Скованные ложным чувством вины за несовершённые грехи, стыдящееся самих себя в своей природной истинности и естестве, зажатые в узкие рамки обыденности своего серого существования, но надеющиеся заполучить радость и покой после смерти – они не видят Жизнь даже когда она бьётся в их собственных сердцах, заставляя кровь закипать, а дыхание учащаться. В смерти можно найди лишь конец цикла, движимого вперёд волшебством, не более. Но цикл всегда повторяется вновь. Так земля перестаёт приносить плоды на зиму, а с наступлением весны опять начинает плодородить, так засыхают осенью деревья, а затем вновь одеваются в буйную зелень. Но чтобы совсем не существовать недостаточно умереть. Чтобы не существовать, нужно не существовать
Уничтожив волшебство под корень, люди, как и весь мир, перестанут существовать, а не просто умрут. Жизнь и смерть лишь разные стороны одной и той же медали, находящейся в вечном движении. Уйдёт волшебство – и медаль перестанет крутиться, и всё, что было на ней, на обеих её сторонах, рухнет в бездну Небытия, в которой нет времени и пространства, а затем и сама монета сорвётся в эту бездонную пропасть, и вся Вселенная не просто прекратит своё существование, но даже его не начнёт.
Людей нужно остановить. Ночь Белтейн. Семь тысяч пятьсот тридцатый год от Рождения Вселенной. Праздник Огня. Праздник конца зимы и начала лета. Как говорит Коронида, самое подходящее время для завершения жизненного цикла человечества. У неё довольно своеобразное чувство юмора.
Корониду выбрали Майской королевой, меня – Майским королём. «Какая парочка! – сказал тогда Мэл, один из мудрейших друидов нашего круга и по совместительству Хранитель Лабиринта, ибо был он одним из немногих оставшихся на свете минотавров, – Циничная нимфа с садистскими наклонностями и лесной божок, выдающий себя за человека вот уже как триста лет, и даже не удосужившийся хоть раз сменить обличье. Вот уж поистине странные настали времена…». Он как всегда прав. Времена настали такие странные, что более медлить никак нельзя. Мы последние представители своих племён. Последние существа, имеющие связь с волшебством. Последние защитники Вселенной от людского племени, которое, само о том не подозревая, своими принципами устройства общества грозит полным искоренением волшебства из мира, а с ним – и исчезновением в Небытие самого мира в целом.
Я иду по мокрой после недавнего весеннего дождя траве. Смеркается. Для человечества это последний шанс насладиться красотой весенних сумерек. Я не знаю, насколько далеко ушёл от знакомой деревни, да меня это не очень-то и волнует. Через несколько часов от неё всё равно не останется ничего, что можно было бы опознать. Как и от всех прочих людских деревень, сёл, городов и мегаполисов. Майский король лично проследит за этим.