Сборник лучших произведений конкурса «К западу от октября»

Жертвоприношение. Это слово всё звучало в моей почти что человечьей голове, раскатистым громогласным эхом отдаваясь в груди, и, не смотря на все попытки противостоять этому, настойчиво вызывало в памяти долгие годы, если не счастливо, то уж точно мирно и благополучно проведённые вместе с обычными людьми. Честно говоря, некоторые из них мне даже нравились. Взять хоть старика Хэлдона, пивовара, а вместе с тем забияку и грубияна – но всё же славного парня. В сравнении со мной он действительно был совсем юным парнишкой (да и вёл он себя, надо сказать, соответствующе), хотя ему уже давно перевалило за пятьдесят. Весельчак, охотник до всяческих приключений, заядлый выпивоха и травокур, он являл собой почти полную противоположенность мне, однако мы быстро нашли общий язык. Он любил рассказывать всяческие небылицы, которые сам прямо на ходу и придумывал, да и был охоч послушать подобные байки от других. Чем нелепее и несуразнее была очередная услышанная им история, тем громогласнее был басистый смех этого двухметрового, похожего на медведя, человека, тем ярче пылали сполохи по-детски игривого пламени серых глаз, тем сильнее сотрясалась в приступе веселья его пышная, раскрашенная в цвета радуги борода, обычно убранная в одну большую косу, создавая причудливую мешанину красок. Он был единственным человеком, которому я мог свободно излить свою душу и поведать о нелёгкой жизни мелкого лесного божка. Разумеется, он считал все мои истории выдумками, но очень качественными, любопытными и безусловно стоящими его внимания. «Охо-хо, нееет, однажды я точно собрамся и продам душу дьяволу за твою напрочь повёрнутую фантазию», – повторял он мне по выходным за кружкой сваренного им самим пива в таверне, выбрав редкий перерыв между приступами неистового смеха. Мне тоже нравилось слушать его весёлые бредни. Они отвлекали от тяжкого груза воспоминаний и мрачных размышлений о действительности, отгоняли мою вечную непрошенную спутницу-хандру и почему-то благоприятно сказывались на божественной ауре.

А ещё старина Хэлдон отдал за меня жизнь.

В ранние годы я немало колесил по свету, и не очень-то, должен признаться, заботился о своей тайне. Небольшие, но всё же приметные козлиные рожки привлекли к себе внимание группы фанатиков из одной религиозной организации. У них появились определённого рода вопросы, о чём мне любезно сообщила бедняжка-ласточка, чьё гнездо над домом, где собирались эти полоумные фанатики, было немилосердно разорено ими накануне. Да, будучи каким-никаким, но всё же богом, у меня имеется парочка волшебных трюков, и разговоры со зверьём для меня – обычное дело. Правда, далеко не со всеми удаётся наладить конструктивный диалог, но в нашем Круге я единственный, кто владеет этим талантом, а о других Кругах (если они вообще существуют) нам ничего не известно.

Я бежал из города той же ночью. Никакой погони не было, и я благополучно забыл о сумасшедших фанатиках и о том жутком страхе перед ними, что прочитал в глазах бедной ласточки. Не вспоминал об этом долгие (по человеческим меркам) восемь лет. А потом они меня всё-таки нашли.

Бешеная, жуткая, неистовая ненависть в сумасшедшем взгляде единственного кроваво-красного глаза их вожака, размахивающего огромным топором прямо у меня перед лицом, и без конца выкрикивающим, брызгая во все стороны отвратительно тошнотворной, явно свидетельствующей о какой-то ужасной болезни, слюной, фразы «сатана!», «убить диавола!» и «смерть адским подонкам!», походила на огромный паровоз, вознамерившийся разнести планету ко всем чертям, а пассажиров своих доставить прямиком на тринадцатый круг Ада, пробурив его в безумном экстазе разрушения прямо посреди Преисподней, на глазах у ошалевших, оробевших и не смеющих даже шевельнуться чертей, бесов и демонов. Соратники одноглазого скрутили меня и что есть мочи держали во время длинной бессвязной тирады своего безумца-вожака, и даже своей волшебной аурой я не мог избавиться от их цепких рук. Наконец одноглазый отбросил топор в сторону, наклонился к стоящему на земле ящичку и открыл крышку. Ярость тут же уступила место на его лице какому-то вкрадчивому выражению, плохо вязавшегося со всё ещё стекающей по подбородку пеной. Нехорошо ухмыльнувшись, явно предвкушая предстоящее веселье, он вытащил из ящичка ножовку.