Сборник работ. Девяностые

«Больше плохого, чем хорошего или только плохое» — такую точку зрения разделяют 25% респондентов.

Затруднились ответить 9% участников опроса.

1935 год. 20 января. Второе, после убийства Кирова, «кремлевское дело». Расстреляли двоих. По окончании следствия 2 мая Ягода направляет докладную Сталину: считаю, что нужно приговорить к смертной казни 25 человек. Нет, только двоих. В том же 1935-м была объявлена амнистия всем, кто проходил по известному «делу Промпартии» в 1930-м.

1936 год. С конца июля начинаются тихие аресты, о которых ничего не сообщалось в газетах, — берут троцкистов, зиновьевцев, военачальников. Снова судят — и на этот раз расстреливают — Зиновьева и Каменева.

Под расстрел шли по-прежнему единицы. По это уже была подготовка к 1937—1938 годам.

Пескарев

1937 год.

На февральско-мартовском пленуме ЦК и Сталин, и Ежов говорят об усилении классовой борьбы.

В июне пленум обсуждает предстоящие в декабре выборы в Верховный Совет СССР. Секретари обкомов волнуются: что будет, если на выборах победят не они, а соперники? Как организовать счетные комиссии? Сталин сказал, что на Западе счетные комиссии формируются из разных партий, и произнес загадочную фразу: «У нас, к счастью или к несчастью, только одна партия». Решили: выбирать комиссии из представителей общественных организаций.

Судорожные пленумы следуют один за другим. В октябре — очередной. Остается два месяца до выборов, первые секретари обкомов и ЦК союзных республик просят разрешения арестовать будущих конкурентов: мы можем не выиграть на выборах… выборы могут провалиться… Ворошилов предлагает: если не нашего выберут, шашкой порубать.

Партийные лидеры просят решить вопрос. Просят, требуют санкции на аресты — 10 тысяч человек, 20 тысяч, 30 тысяч.

Некоторые с гордостью докладывают: мы уже всех арестовали и к выборам готовы.

Конечно, пленум официально не мог дать добро на многотысячные безымянные расстрелы. Но и запрета не прозвучало. Вернувшись в свои края, партийные предводители проявили смекалку. Они всего лишь исключали обреченных из партии. Но дальше документы направлялись в местные управления НКВД, и людей автоматически арестовывали. Затем — беспощадные суды знаменитых троек.

Местные партийцы и чекисты оказались никому не подконтрольны. Кровь лилась по всей стране.

4 декабря 1937 года состоялись выборы в Верховный Совет СССР. Соперников у обкомовских секретарей не было — один человек на место. Казалось бы, можно успокоиться.

Нет, наоборот. Запах крови, азарт.

— А знаете, что в начале 1938 года Хрущев, тогда первый секретарь ЦК Компартии Украины, прислал из Киева в Москву телеграмму с просьбой разрешить расстрелять 20 тысяч человек?

Это говорит мне доктор исторических наук Юрий Николаевич Жуков. Я смотрю на него как на провокатора.

— Хрущев — первый и самый яростный обличитель сталинских репрессий.

— Эту телеграмму я держал в руках. В телеграмме он просит вынести двадцати тысячам человек приговор первой категории. Первая категория — расстрел.

…Конец 1937-го — начало 1938-го, эти месяцы после октябрьского пленума стали самыми жестокими из того времени, обозначенного по имени наркома внутренних дел, — ежовщина.

* * *

«Но был один, который не стрелял».

Это поразительный случай. Никак не верится, что он мог произойти на том самом октябрьском пленуме 1937 года.

К трибуне направился первый секретарь Курского обкома партии Пескарев. Зал уже бурлит, раскален, требует крови.

— Я готов к выборам, к соперничеству, и у нас в Курской области никого арестовывать не надо, — неожиданно сказал Пескарев. — Когда у нас уже начались массовые аресты, я потребовал из Москвы комиссию прокуратуры, и оказалось, что все арестованные — невиновны.

К сожалению, я не могу воссоздать до буквы эту речь, шок в зале и состояние оратора.

Для того зала и один человек — много. Ведь Пескарев знал, когда поднимался на трибуну, что больше — не жилец, что свои же однопартийцы, единомышленники по светлому будущему разорвут его в клочья.