Сборник работ. Девяностые

Петр Васильевич привез в Москву дорогое наследство — дневники-воспоминания: восемь толстых, клеенчатых школьных тетрадей в клеточку. Теперь свои скудные слова о чужой жизни я могу заменить его несравненной дневниковой прозой. Вот смерть деда, который помнил еще крепостное право и не мог смириться с новыми бесхозяйственными хозяевами.

«Побитая неподогнанным хомутом холка лошади, натертая ярмом шея быка доставляли дедушке страдания.

Он собирался лечь на печь и упал. Я испугался, мне показалось, будто Бог вылезает из иконы. Пригляделся — нет, на месте. Слезы залили глаза, и опять зашевелился Бог в иконе. Но тут вбежал дядя Иван Устинович, и видение пропало. Дедушка умер ночью, не приходя в сознание».

«Сколько трагедий принесла коллективизация! Дворы стояли пустыми. Огороды заросли бурьяном, сады обгладывались скотиной. Люди умирали под заборами, в опустевших хатах.

…А грачи неслись на тополях и вербах в Дробовском саду».

«Я не помню в деревне личного строительства. Не было оконного стекла, гвоздей. Даже ламповых стекол. Да и керосину не достать. Зато военно-патриотическая пропаганда была на высоте. «От тайги до Британских морей Красная армия всех сильней». Любого врага мы разгромим «малой кровью, могучим ударом».

«Как и все мальчишки, я мечтал о подвигах, с завистью смотрел на военных, особенно на летчиков».

«22 июня 1941 г. Магазины пустые. Даже лавровый лист исчез».

«В сентябре начался поток беженцев. Грязные, завшивевшие, голодные, изможденный скот падает.

…А через некоторое время потянулось воинство, человек с тысячу. Одеты во что попало, на плечах лопаты, большинство в лаптях. По малой, да и большой нужде от дороги не отходят, не стыдясь усаживаются у всех на виду. Так я увидел «рабочий батальон»!

Зоткин начал писать воспоминания, когда ему было уже под шестьдесят. Писал четыре года. И все-то он запомнил, по дням, и какая была погода, и откуда дул ветер, имена и голоса сослуживцев, и все звуки войны и мира. Вот последние допризывные дни.

«В зарослях оврагов по ночам заливаются соловьи. На пустошах цветет разнотравье, во влажной тени ландыши. Мы уже отсеялись, начали косить сено. И вот — повестка… …Бабушка закричала, бросилась заводить тесто, готовить служивому сухари».

После того как Зоткина посчитали за мертвого, а он оказался еще живой, его дважды укладывали в госпиталь. Дали месячный отпуск домой — то ли помирать, то ли прийти в себя. Он не знал — живы ли близкие, и кто в деревне — немцы или наши.

Как то тысячное воинство в лаптях, он был грязный, оборванный, завшивевший. Но возвращался один, не в толпе, и был при смерти.

…Однажды после войны в черноморскую бухту спустился молодой водолаз. На глубине, в темноте он вдруг увидел стоящих мертвецов. Водолаз чуть не сошел с ума в этом лесу. Оказалось, немцы привязывали к ногам моряков камни и сбрасывали их в море.

Теперь представьте дорогу, по которой возвращался домой Зоткин, дорогу, вдоль которой стояли покойники…

«Вдоль дороги валяются трупы людей. Оказывается, по этой дороге гоняли в плен румын, ну и приотстававших расстреливали. А «смельчаки» мальчишки навтыкали их в снег, где ногами, а где головами. Воронье клюет трупы».