Сборник работ. Девяностые

Противоречивые чувства — любви и жалости: может быть, не надо бы — из больницы-то, на пределе сил. Уже и без того отдали сцене все, что смогли. Остаток жизни можно и без самопожертвования, лучше, быть может, последние малые силы поберечь, лишнюю неделю на этом свете задержаться.

Поздний январский вечер, крупный снег. Чуть в стороне от служебного выхода из театра — маленькая, засыпанная снегом, сгорбленная фигурка. Снежный ком. Спектакль окончен, из освещенной двери выходит пожилая актриса в короткой шубе, она шествует с достоинством, не без торжественности, ставя на одну линию красивые сильные ноги. Снежный ком вздрогнул, снег осыпался, нищенского вида, промерзшая старушка протянула актрисе бесподобные для зимы цветы.

Приврать бы тут для красного словца, что это вышла Георгиевская. Но это была не она. Кто? Не разглядел — темно, снег. Какая разница, мне ближе здесь зрительница. Она ведь тоже из последних, старомодных истинных поклонниц, из тех, кто когда-то зимними морозными ночами жег костры, чтобы выстоять очередь за билетом во МХАТ. Стояли, мерзли — молодые и старики, счастливчики и неудачники, гениальные и помешанные, пророки и юродивые — все. Народ. Был еще где-нибудь в мире такой театр?

Я думаю, «Соло для часов с боем» продлило им жизнь. Если бы они не превозмогали себя для последних спектаклей, они скончались бы раньше. Сцена — их жизнь.

Тарасова, Грибов, Яншин, Станицын, Андровская, Массальский, они ушли как-то быстро, один за другим, совсем недавно. Им успевали отметить пышные юбилеи. А вслед за юбилеями — похороны, такие же торжественные и каждый раз оглушительные. Последние интеллигенты МХАТа. Их провожала вся театральная Москва.

Их и невозможно было провожать иначе. Они хоронили друг друга, и всегда оставался часовой — кто-то из них, следующий.

Помню, после очередных похорон Павел Массальский сказал:

— Все. Следующий я.

…Во МХАТе на Тверском Георгиевская осталась последней из этого второго поколения, столь же великого, как и первое.

* * *

Они ушли, и стало все возможно. В театр приходили зрители в грязных галошах, в потертых джинсах, в рабочих робах. Развязные старшеклассники, полупьяный люд. Не знаю даже, когда начался распад.

История, как известно, повторяется: попытки развала были и прежде.

40 лет назад Маленков вызвал Кедрова: «Что вы там все с молодежью возитесь, давайте нам свое собственное поколение, стариков». Второе знаменитое поколение после этого вполне могло бы и не состояться. Но в ту пору еще оставался дух актёрского товарищества, интеллигенты еще были в силе, и судьба театра для каждого из них была важнее собственной судьбы.

Четыре года назад уже само руководство театра подало мысль о разделе театра, о неизбежном сокращении труппы. И один из современных политических лидеров поддержал: «Мы недавно из Агропрома две тысячи уволили — и ничего».

Потом кое-кто робко подсчитывал убытки от разделения — в рублях. Называлась цифра 1 миллион 200 тысяч, и больше называли, и меньше — две администрации, две бухгалтерии и т. д. Чтобы никому не было обидно, каждый из МХАТов поименовали — один имени Горького, другой имени Чехова.

Когда-нибудь критики, драматурги, специалисты опишут раздел театра — гибель его. И убытки посчитают, не в рублях — в душах.

Что такое два МХАТа? Два — значит ни одного. Не может быть двух Красных площадей или двух Адмиралтейств. И Олег Николаевич Ефремов, как автор и исполнитель идеи, видимо, останется не только в истории театра, но и нашей культуры.

Прежде чем разделиться, во МХАТ были набраны актёры из других театров, по звездному принципу. А свои, в том числе и те, кто служил театру давно, и при великих стариках были не лишними, — оказались вынуждены уходить. Коллектив разбух, Олег Николаевич, взяв лучших, на его взгляд, занял основную сцену в проезде Художественного театра.

Хороших актёров он набрал отовсюду, замечательных, но это был уже не МХАТ (многие и ушли потом).

А остальным как быть? В филиале на Москвина — ремонт, и очень надолго. Другая сцена, на Тверском, предполагалась для театра Дружбы народов. Тут как раз, вовремя, и явилась Татьяна Васильевна Доронина.

Анастасия Павловна Георгиевская осталась, и в театре оказалось две народные артистки СССР. Два, можно сказать, лидера. Формальный и неформальный. Ситуация знакомая издавна: формальный лидер пришел как избавитель и занял все главные кресла. Ведущая актриса, художественный руководитель, директор — в одном лице. Все давно знают, усвоили, что абсолютная власть развращает абсолютно, но каждый раз на пути к этой власти никаких преград. И некому внушить, что актриса и художественный руководитель — две разные профессии, если это не театр одного актёра. И уж совершенно другое дело — директор. Совмещать творческие порывы и деловую хватку вряд ли возможно и не всегда пристойно. Власть Станиславского была неограниченна, но то была власть художника, а не администратора, и он своею властью пользовался деликатно. Пожизненная подруга его, замечательная актриса Лилина, которую очень любил Чехов, так и не стала народной СССР.