Сборник работ. Семидесятые

— 1905 год и 1917-й. В девятьсот пятом, как вы помните, царь издал манифест о четырех свободах — слова, совести, печати, собраний. Журналы стали появляться, как грибы после дождя: «Сигнал», «Бурелом», «Стрелы», «Пули», «Бомбы», «Пулемёт»… Названия говорят сами за себя. На одной из страниц «Пулемёта», например, был напечатан царский манифест и на нем — кровавая пятерня. Конечно, одного за другим редакторов арестовывали, журналы конфисковывали, но на их месте возникали новые издания. Мы с одним коллегой, журналистом Г. В. Аграновичем, стали редакторами-издателями «социал-сатирического» журнала «Пламя». Сатиру мы полагали одним из условий здоровья и жизнеспособности страны, а «Пламя» — понятно, что такое: красное пламя революции. После выхода первого номера появился в типографии господин и сказал, улыбаясь: «Я пришёл арестовать ваше «Пламя». Первый номер конфисковали, нас, редакторов, оставили до суда на свободе под залог в несколько тысяч рублей, и мы успели выпустить ещё два номера.

— А потом? Обошлось?

— Не совсем. Меня вызвал следователь по важнейшим делам — Обух-Вощатынский. Смотрю, на столе у него три номера нашего «Пламени». Начал он странно: «Хорошее вы дело, господа, задумали. И журнал издаёте хороший. Удачные номера. Но, — продолжил он вкрадчиво, — к моему крайнему сожалению, здесь есть вещи, которые не умещаются в рамки некоторых статей ныне действующего уголовного уложения…» Короче — под суд. Спасло меня то, что среди присяжных заседателей оказался один мой давний знакомый. Только благодаря ему меня приговорили к заключению в крепости на две недели.

— И отбывали наказание?

— Да. Все, как положено. Но, к счастью, после этого журналистская судьба моя не оборвалась.

— Вы хотели сказать о 1917 годе…

— Да. То было потрясающее время! Я ведь прекрасно помню, как вели себя в последние дни и Гучков, и Милюков, и Керенский, эти живые покойники. Присутствовал при их речах и разговорах — и с трибун, и в кулуарах… Но я не об этом хочу сказать. После Февральской революции многие журналисты, так называемые «парламентские репортёры», работавшие, как и я, в Государственной думе, начали покидать Петроград — кто куда. Приходили ко мне прощаться, спрашивали, когда и куда отбываю. «Никогда и никуда»,— отвечал я. «Вы остаётесь в этом хаосе?!» — «Для меня это — Родина».

Пришли прощаться соседи, реакционная пара — писатель Мережковский с женой, поэтессой Зинаидой Гиппиус.

— Когда гибнет моя Россия, — сказала Гиппиус театрально, — я умираю…

— Я удираю… — ответила ей в тон жена моя Мария Яковлевна.

(Мария Яковлевна сидит с нами рядом и улыбается, вспоминая эту сцену).

— Но, кстати, не все думские журналисты бежали, и вот мы — Комитет думских журналистов, а я был членом его правления,— организовали информационную газету «Известия революционной недели». Первый номер выпустили в первый же день революции. Тираж — полмиллиона. И мы, и жены наши разбрасывали газеты из автомобилей на улицах и площадях революционного Петрограда. Причём бывало, что под обстрелом жандармов и полицейских, засевших на чердаках.

— Сколько же вы выпустили номеров?

— Десять. Из тех, что у меня сохранились, я три экземпляра подарил — Музею Ленина, Музею Революции и Библиотеке имени Ленина.

— А после — где и кем работали?

— Заведовал редакцией журнала «Новый мир», художественной редакцией Гослитиздата. В общем, редактировал.

— Среди читателей вы чрезвычайно популярны как пушкинист…

— Пушкин — моя любовь давняя. В 1900 году, в октябре, в Царскосельском лицее открывался памятник Пушкину. Влас Михайлович Дорошевич поручил мне написать отчёт об открытии памятника. Съехалось туда множество интересных людей, приехал, кстати, старший сын Пушкина — Александр Александрович, 67-летний генерал-лейтенант. Я написал несколько страниц отчёта, потом оставил всего 80 строк, но мне казалось, что это лучшие, единственно нужные слова и строки. А в столбце газетной хроники поместили три строки.

— Не сказать, что очень удачное начало…

— Просто в то время не уделялось внимания этому замечательному празднику русской культуры.

— Когда же, в таком случае, вы вернулись к пушкинской теме?

— Через 60 лет. Получил приглашение на встречу, посвящённую годовщине гибели Пушкина. Она была в 1956 году, в Ленинграде, в квартире Пушкина, на набережной Мойки, 12. В гостиной, где поэт принимал гостей, зажгли свечи в старинных канделябрах… Все, как при поэте. Было тихо, торжественно. После этой встречи я следующие пять лет посвятил скрупулезному изучению жизни и творчества поэта.

— Вам было тогда…

— Семьдесят восемь.

— Решили писать?