Сборник рассказов

Тревожные лиманы,
Поникшие каштаны
Красавица Одесса
Под вражеским огнем.
С горячим пулеметом
На вахте неустанно
Молоденький мальчишка
В бушлатике морском.
И эта ночь, как день вчерашний,
Несется в крике и пальбе —
Мальчишке не бывает страшно,
А станет страшно —
Скажет он себе:
Ты ж одессит Мишка.
А это значит…

В зале стояла настороженная мертвая тишина — мало кто помнил эту песнь-поэму Утесова.

Разбитые лиманы,
Поникшие каштаны.
Без слез, без барабанов
Одессу покидает
Последний батальон.
Хотелось лечь,
Прикрыть бы телом,
Родные камни мостовой —
Впервые плакать захотел он,
Но комиссар обнял его рукой…

Наверное, слушатели не заметили, что голос Свиридова предательски дрожит…

Ведь ты одессит, Мишка,
А это значит,
Что не страшны тебе
Ни горе, ни беда.
Ты моряк, Мишка,
А моряк не плачет
И не теряет
Бодрость духа никогда.
Спокойные лиманы,
Зеленые каштаны
Еще услышат шелест
Развернутых знамен,
Когда войдет обратно
Походкою цекавой
В красавицу Одессу
Усталый батальон.
И уронив на землю розы
В знак возвращенья своего
Мальчишка наш не сдержит слезы,
Но тут никто не скажет ничего…

Свиридов немного удивился, но зал стал петь вместе с ним:

Ты одессит, Мишка,
А это значит,
Что не страшны тебе
Ни горе, ни беда,
Ты моряк, Мишка,
А моряк не плачет,
Но этот раз
Поплакать, право, не беда…

— Мы с Виктором назвали сегодняшний вечер «Моя память». В памяти каждого человека зарыто множество воспоминаний, иногда приятных, иногда постыдных, но всегда дорогих — потому, что они были в нежной юности. Тогда время казалось бесконечным, вечерний сумрак — волшебным, а тепло девичьего тела — таким восхитительным…

— Все было покрыто какой-то нежной дымкой нереальности, а город кругом казался несуществующим, отсутствующим… Был только волшебный голос:

В бананово-лимонном Сингапуре
В бурю,
Когда поет и плачет океан,
И гонит в ослепительной лазури…

— Мало кто из вас знает, что означало пройтись в полночь по Броду, с сияющими огнями и прекрасными девушками… Кто не знает, это улица Горького так называлась, и вот идешь снизу, мимо ярких витрин, к памятнику, который еще не поставили, а кругом такие же возбужденные ночью ребята и девушки… А из ресторана, в который не попасть, несется:

О любви не говори —
О ней все сказано.
Сердце, верное любви,
Молчать обязано.
Без причины не гори,
Умей владеть собой…

— Как это действовало! Правда, после ноль семьдесят пять портвейна, но все равно — это тогда было как стакан газировки…

— «Три семерки», «Кокур», «Акстафа» — это добавил Скворцов.

Случайно встретясь
С тобой на матче
Мы разошлись
Быть может навсегда.
Но это ровно
Ничего не значит —
У всех мой друг
У всех своя мечта…

— Это потом поехали из Европы широким потоком победители и повезли трофеи, в том числе грампластинки — они были тяжелые, плотные и, как правило, с заигранными первыми дорожками, ведь большинство таких пластинок приобретали на барахолках Вены, Праги или Берлина…

— Вертинский, Петр Лещенко, Эдит Пиаф, Луи Армстронг, и даже наш отечественный Вадим Козин, кукующий в Магадане…

— Позже появились станки, позволяющие нарезать грампластинки на целлулоиде, и за неимением листов чистого целлулоида в ход пошли рентгеновские снимки, и из-под полы в народ пошли «записи на ребрах».

— Эти записи чаще всего были не особо высокого качества, но зато сами записи — это были и иммигранты, и запрещенные у нас Петр Лещенко и американские негры…

— Эта эра «Пластинок на ребрах» постепенно сменилась магнитофонной эрой — сперва небольшие бытовые магнитофоны привозили из Европы (и из Прибалтики), потом освоили производства бытовых магнитофонов у нас, чаще всего воспроизводя зарубежные модели…