Бабуля Фьордерин подняла все свои связи, и уже следующим утром наш брак зарегистрировали в мэрии. Ещё бы один день — и пришлось бы ждать до окончания Йоля. Это ведь долгий праздник, и на Йоль свадеб не играют, а все официальные учреждения просто закрыты.
Эмерико предложили работу по магической охране источника. Мэр, поднятый связями бабули Фьордерин, лично уговаривал моего мужа, обещая всё, что он только пожелает. Забегая вперёд, скажу, что его проект выиграл на конкурсе, но Эймер отказался от королевской премии, ведь казна города и так расплатилась с нами очень щедро.
Профессор и его жена уехали в столицу тем же утром. Снульви, может, и был никчемушником, но в том, как прикрыть свою задницу, разбирался прекрасно. Никто (даже он сам) не сомневался в словах бабули Фьордерин, что Дисы объявились у источника из-за Росалвы. Поэтому профессор пригрозил, что если эта информация всплывет, он сделает Сальбьоргу такую антирекламу, что ни один иностранец не приедет омолаживаться во «Фьолхольм».
Со студентами пришлось повозиться, устраивая на постой, потому что бросать соотечественника, попавшего в сети северянки (меня), они не собирались. Зато на Йоль у нас было очень весело. Всем, кроме Эймера. Он как-то всё уводил меня от компании и искал укромный уголок, где бы можно было целоваться без оглядки и… делать то, что положено молодым мужу и жене.
А после Йоля мы поехали в столицу, потому что мой муж оказался младшим сыном какого-то южного аристократа и брак потребовали подтвердить в посольстве Ардилии. Там я со своим полным незнанием «ардильсьон» стояла и хлопала глазами, благо говорить должен был только Эймер. Зато бабуля Фьордерин, приехавшая с нами, снова обнародовала сенсацию: Снульви разводился с Росалвой и отправлял её на родину.
В тот день мне и объяснили, что случилось с Эмерико, когда я встретила его раздетым на плиточном тротуаре «Φьолхольма», да и всё остальное тоже. Эгиль узнала, разговорив парней-студентов, Джия дополнила рассказ как очевидец.
Оказалось, что Росалва не давала прохода Эмерико ещё на корабле, когда они плыли из Ардилии в Старвейс. Остальные студенты не возражали приятно провести время с женой профессора, а мой муж будто не замечал красотку. Какой женщине это будет по нраву? В конце концов её заклинило до такой степени, что она даже пыталась сделать на него приворот. Только у магов-универсалов есть особенность: никакая любовная магия на них не действует.
Увы, во «Φьолхольме» бедняжка совсем потеряла голову и полезла к парню прямо в бассейне. Что там произошло между ними, я выспрашивать не стала. Но в итоге Эймеру пришлось идти по улице без верхней одежды, другой путь Росалва ему перекрыла.
А потом мы встретились в «Брюкве и костях», и это стало последней каплей. Лично мне, точно знавшей, чего Росалва не получила, было её жалко. Бабуля Фьордерин, которой ничего объяснять не пришлось, уверяла, что во всём виноват Снульви. Взял жену-внучку, так будь готов терпеть измены. Или добивайся, чтобы женщина была довольна, альтернативными способами.
— А можно поподробнее? — живо заинтересовалась Эгиль.
— Нельзя, — отрезала бабуля. — Тебе не понадобится.
— А мне? — жалобно спросила Джия.
— Тебе — тем более, — поставила точку бабуля. — А если твой папаша вздумает выдать тебя за старика, требуй, чтобы сначала он омолодился у нас во «Фьолхольме». А мы уж тут подсобим.
Джия обрадовалась и попросила разрешения вообще не уезжать из Старвейса. Её очень впечатлила скорость, с какой у нас заключаются браки.
— Эмерико вообще на девушек не смотрел, не только на Росалву. Я уж думала самое плохое. А здесь через четыре месяца женился!
Этот момент меня очень заинтересовал. Ладно я, впечатлительная, неопытная, загляделась на совершенное мужское тело… А он? У них там девушки бойкие, погода круглый год тёплая, и с чего бы такая скромность?
Вечером я спросила об этом мужа. Каюсь, оторвала от поцелуев. Он вздохнул и признался:
— Я не хотел об этом говорить. Сначала хотел, почти сказал, но потом, узнав про твоего отца, решил сначала всё выяснить.
Тут уж я поняла, что с живого не слезу, пока не расскажет.
— Рядом с нашим поместьем на маяке жил алейжаду, то есть… пожилой мужчина. У него не было ног. Но руками он рисовал картины на песке. Он плохо говорил, почти не говорил, если на то пошло, и ничего не помнил о своём прошлом. Но с его картин всегда смотрели живые глаза. Твои глаза, Унна.
Сердце забилось часто-часто, а потом замерло. Неужели это папа? Все говорили, что у меня мамины глаза, да и вообще мы с ней почти на одно лицо. И папа хорошо рисовал. Неужели он там, в далёкой южной стране, помнил лишь мамино лицо? Алейжаду… Ты пощадил меня, Эймер, папа не стар, он просто калека. Слово «мужчина» на твоём языке я уже знаю.
— Я влюбился в эти глаза, когда был мальчишкой, и дал себе слово, что найду ту девушку с портрета. Я потому и напросился в Старвейс, что был уверен: моя суженая — северянка. И когда увидел тебя в магазине, вдруг растерялся.