Сброд

– Возможно, твоя теперешняя жизнь, кажется тебе сущим кошмаром по сравнению с уютом отчего дома. Но за всё время, что мы с тобой провели вместе, я не помню ни одного дня, в течение которого нам бы не перепало хоть чего-нибудь съестного. Я оказался на улице, когда был ещё ребёнком. В первый день бродяжничества, я увидел, как человек бросил на землю недоеденный кусок хлеба. Я прошёл мимо, надеясь, что мне попадётся что-либо более достойное. Ничего не найдя ни в этот, ни на следующий день, я вернулся, и нашёл этот затоптанный прохожими хлеб. Когда я вспоминаю, как ел его, то мне кажется, что песок до сих пор хрустит на моих зубах… Но по моим щекам текли слёзы радости от того, что этот кусок был всё ещё там! Сейчас я не могу проучить этого человека за его гнусный поступок, но я не забуду его, и при случае пощады ему не видать. А сейчас я буду это есть, потому что я так решил. Твой выбор – это твоё дело, но на каком основании ты решил, что можешь осуждать других?

Далибор отвернулся, ничего не ответив. Духовлад тоже не стал больше ничего говорить ему. Съев ещё пару ложек, он обратился к Всесмыслу:

– Нас так и будут держать здесь в таком положении?

– Пока да. Во всяком случае, до следующего налёта. Там вам дадут возможность проявить себя в бою, и если хорошо себя покажете, то станете полноценными бойцами этого «воинства» – прожевав, отозвался тот.

– Дадут ли нам оружие? – снова задал вопрос молодой боец.

– Да. В амбаре валяется целая куча старых копий. Выберете себе, какие понравятся. А в бою может чем-то и поинтересней разживётесь.

Выслушав, Духовлад снова молча принялся за еду, что-то обдумывая. Поев, молодой боец помог Всесмыслу перевернуть на бок котлы и откатить их к ручью, где и принялись их мыть. Далибор, так и не притронувшийся к еде, угрюмый и молчаливый, последовал за ними, и тоже стал мыть один из котлов.

Когда вымытые котлы стояли на своих местах, с чем все обязанности «хозяйственной» троицы на сегодня были выполнены, Всесмысл объявил, что теперь каждый может делать что хочет. Духовлад, отойдя немного от лагеря в лубь леса, нашёл себе более или менее ровную палку, длинной около двух с половиной метров, и по толщине примерно соответствующую древку копья. С этим снарядом он стал упражняться, оживляя в памяти приёмы боя с копьём, некогда разучиваемые с Военегом. Уколы, парирования, удары древком: всё это ещё помнили его руки. Теперь нужно каждый день упражняться, пока есть время, чтобы максимально обострить, ускорить и избавить от лишнего все свои движения. Он услышал за спиной шаги и оглянулся. Позади него стоял Далибор, виновато опустив голову. Немного помявшись, он проговорил:

– Прости меня за мои резкие слова. Теперь я понимаю, что твоя жизнь была намного суровее моей, и многие вещи ты видишь совсем по-другому. Впредь я буду сдерживать себя, обещаю.

– Я не держу на тебя обиды, просто ты должен понять, что своей гордыней и несдержанностью, ты сам себя лишаешь многих возможностей, усугубляешь своё положение. Ярость хороша в битве, но там, где нет возможности драться, она превращается в пустой гнев, который, не имея выхода, разъедает тебя изнутри. Только поняв это и приняв, ты сможешь стать грозным врагом для кого бы то ни было.

– Я понял, – заверил Далибор, желая побыстрее перевести явно неприятный ему разговор на другую тему – Ты хоть владеешь оружием… А я и Сбыню-то, безоружного, едва заколол… Но, я всё равно в налёт пойду, не хочу всё время по кустам ползать да котлы драить, как этот… Всесмысл. Научи меня хоть чему-нибудь… чтоб я хоть что-нибудь мог сделать…

Духовлад поморщился, представляя, какой из Далибора выйдет ученик, со своим вздорным и неусидчивым характером, в то же время понимая, что хоть самым простым вещам его обучить надо, дабы не убили в первом же налёте. Решение он принял сразу, но вслух ответил, как бы ещё сомневаясь:

– Не знаю… Это дело, требует доверия и послушания. Ещё нужны терпение и усердие…

– Я буду делать всё так, как ты скажешь! Я буду прилежным и терпеливым! – перебив, взмолился Далибор.

– Ты уже демонстрируешь мне обратное, перебивая меня – усмехнулся Духовлад, ощущая себя в одно мгновение постаревшим лет на пятьдесят, и изрядно помудревшим.