Сброд

Мальчик сел в кровати, переводя дух.

– Я просто зашла попрощаться, – сказала Рада, садясь на край кровати.

– Ты куда? Не уходи! – Женя вцепился в юбку мамы, но она нежно и любовно отняла ее.

Рада тихо посмеялась в ответ. Мрачные глаза горели мягкой заботой.

– Куда ты уходишь? – беспокойно спрашивал Женя.

– Вы разорвали Чертов Круг. Мне теперь не выжить.

– Мама, мама! – Мальчик крепче сжал юбку.

Невыплаканная горькая боль, которая была старше его самого, закипела на сердце. Рада вновь отняла его руки.

– Ей не зацвести. Вокруг меня всегда тень. Пока я рядом, ей не дотянуться до солнца. Спасибо, что предал меня, а не ее.

– Я никого не предавал! – Воронец закрыл уши руками и горько заплакал.

На ладонях еще оставалось немного тепла, которое он так долго ждал от тех, ненастоящих пластиковых рук. Мама встала, ушла, оставляя черные слезы на досках. Видимо, наступила на разбитое стекло.

– Не уходи, не уходи! Нет, только не снова! – Женя побежал следом.

Теперь куда больнее терять. Он бежал со всех ног, маленький домик стал вязким, как карамель. Женя не дал этому сну утопить себя, насилу и через боль он вырвался.

Первый глубокий вздох пьяняще ударил жизнью в кровь, но вместе с тем под ребра точно наставили игл. Каждое новое шевеление грудной клетки причиняло немыслимую боль, от которой темнело в глазах. И даже сквозь это помутнение Воронец все видел. Он стоял на крыльце, всем телом навалившись на дверной косяк. В саду зверь слизывал с костей плоть. Земля впитывала кровь Рады Черных, дочери Кормильца.

* * *

Пальцы с обгрызенными заусенцами и сломанными ногтями вынули косточку из вишни. Мякоть упала под ноги, косточка отправилась в рот, заскрипела на зубах. И так с каждой подобранной с земли вишенкой.

Воронец отложил лопату, прислонил к стене сарая. Аня проглотила косточки, они больно проскользнули в горло, сбив дыхание. Она едва не поперхнулась. Пришлось ударить себя кулаком в грудь. На глазах выступили горячие соленые слезы.

Воронец отряхнулся от земли, прислонился к сараю рядом с лопатой. Он не мог перевести дыхания. Он глядел на чернозем. На каком-нибудь асфальте кровь была бы видна. На бетонном полу, на ламинате. А земля жадная, не оставит ничего, ни капли, даже просто на память. Женя хотел помнить Раду. Хотел помнить ее правдивую, живую ложь, ее родные прикосновения чужой знакомой руки. От Рады исходило черное пламя, об которое хотелось греться. В ней боролось слишком много жизни, чтобы умереть где-то на асфальте или ламинате. Правильнее отдать черной жадной земле.

– Уйди, – сказала Аня.

Воронец заметил краем глаза, что его о чем-то просят. Женя мотнул головой, боясь оставить в одиночестве не то Аню, не то себя.

– Дай мне с ней попрощаться, – уже требовала она.

Воронец боялся одиночества. Руки грязны от ненасытного чернозема, который однажды пожрет всех. Сад – единственное место, где мир существовал более-менее полно. Воронец оставил половину себя за Чертовым Кругом и не был уверен, что, если выйдет за калитку, от него самого что-то останется. Но Воронец видел пустое ревущее отчаяние в глазах Ани. В них уже ничего не осталось. Если Женя был в ужасе от предстоящей битвы с пустотой, то Аня уже вела эту битву, и если Воронец останется – она проиграет.

– Я буду рядом, – произнес Воронец и направился к калитке.

Аня неподвижно сидела под вишней, поджав под себя ноги.

«Проводишь меня?»

Аня держала веки полузакрытыми. Боялась спугнуть сон, ведь знала: он больше не повторится. Вот она и вела маму под руку. Тут идти совсем недалеко. Рада знала эту дорогу. У обеих на сердце оставалось много желчи, огня, любви и нежности друг к другу. Ни одна не скажет ни слова. Слишком короткая прогулка. Проще и не начинать. Они шли мимо поля. Аня хотела, чтобы это были подсолнухи – ее любимые цветы, но откуда им тут взяться? Тут и солнца нет, и цветы не будут знать, куда смотреть, за кем следовать. Вот и все. Пришли. Рада, точно чувствуя, что Ане не хватит духу отпустить, сама отняла руку.

– А кто проводит тебя назад? – спросила Рада.

* * *

Сперва Воронец боялся, что вернулся раньше, чем следовало, но уже у калитки с ужасом понял: он опоздал. Он пытался взять след, но тщетно. Земля отвечала как ленивый заспанный сторож: ничего не видела, ничего не знает. Воронец вбежал в дом, перерыл все вверх дном, срывал занавески, метался, рвал волосы. Он был готов разорвать себя изнутри, отыскать те органы, которые были, точно были при нем! Ну почему там, на сцене, мог видеть, слышать, мог вобрать в себя каждую вибрацию, каждый тонкий слой, играть с ними, складывать рюши, а теперь он слепой безумец, бьющийся о стены? Воронец обошел кругом весь участок, остановился у входа на виноградник. На гроздьях уже сморщился и потемнел изюм, хотя еще не время даже просто зрелости.

– Резкие морозы подсластили их, – раздался голос, резанувший слух как скрип.