Сброд

Воронец сидел молча, чистил семечки, но не ел. Спустя десять минут начистил четверть пакетика и протянул Ане. Та улыбнулась и съела все зараз. Рада осталась в тени виноградных лоз, отпустив дочь и Воронца на море. Не добежав до берега, Аня дала себе волю, подставила грубую щетинистую шерсть солнцу. Точно выбивая из ковра старую пыль, она терлась, бодалась о деревья. Зубы впивались в коренья, счищая многолетнюю гниль. Воронец стоял по колено в воде, брызгался, свистел резвой зверюге, не слыша собственного голоса. Долго звать не пришлось. Через несколько мгновений Воронца завалили на спину, придавили тяжеленными лапищами. Он лежал на глинистом дне, чувствуя будоражащую близость с чудовищем. Толчок в грудь, и Аня отступила. Когда Воронец вынырнул, отряхнул волосы, понял, насколько все-таки вода горячая. В ней толком не охладиться, несколько мгновений – и жара снова налегала. Они барахтались как дети, кидая друг в друга сухим и мокрым песком, сражались на палках (недолго, когда Аня начала проигрывать, она вырвала палку Воронца зубами и перегрызла в один миг).

– Мы счастливчики, – сказала Аня. – Нам есть куда вернуться.

Воронец подскочил как ошпаренный. Слишком много слов разом и кубарем хотели вырваться изо рта, но получилось просто ведро крабов, и в итоге раздалось восторженное мычание. Женя замахал руками и указал на каменный выступ.

– Что ты делаешь? – спросила Аня, не понимая, зачем они волокут корягу.

Воронец гаркнул что-то в ответ.

– Ладно! – посмеялась Аня.

Наступил час безумного ваятеля. Воронец нырял, зачерпывал глину, тащил к камням, к уродскому шалашу, который они возводили с Аней. К слову, она быстро втянулась и догадалась, в чем дело.

– Тогда наверх надо побольше сухой травы и коры, – сказала она, щурясь от палящего солнца.

Радости Воронца не было предела, он крепко ее обнял, приподняв над землей. Смех и крик схлестнулись с плеском моря. Они оба вынырнули, прихватив столько глины, сколько хватало рук. У них цвело одно безумие на двоих, и вот у утеса вырастало нечто, похожее на шалаш из палок.

– Как думаешь, далеко его видно? – спросила Аня.

Воронец пожал плечами, протянул руку. Они отплыли от берега и довольно скоро потеряли уродский маяк из виду.

– Это потому, что день, – говорила Аня, выжимая длинные смоляные волосы.

Женя лежал на песке раскинув руки. Глаза закрылись сами собой из-за солнца.

– Вот ночью, если будет видно огонь, тогда еще туда-сюда, – вынесла вердикт Аня.

Воронец бросился в нее песком. Она в ответ озверела и принялась гонять его по берегу.

– Стой! – не слыша собственного голоса, заорал Воронец.

Как Самсон, длинноволосый и смелый, Женя разнял пасть зверя, вытащил едва живую, перепуганную и перетрепанную чайку и отпустил несчастную птицу на волю.

Тогда Воронец сам стал добычей, да он и не был против. Аня ловила на суше и на море, на песчаном утесе, на той стороне, где берег становится каменным, где еще так легко напороться со всей дури на морского ежа. Так они загнали друг друга к закату. Грязные и соленые, они шли домой, чуть прихрамывая (никто из них не признался, что все-таки наступил на морского ежа, значит, причина в чем-то другом).

Калитка жалобно заскрипела, как больно душевная нянюшка, которая не спала даже в такой поздний час. Но час не был слишком поздним. Каждый миг этого лета был своевременен, велик, торжественен. Если днем лилось золотое торжество, громкое, со смехом, визгом, брызгами, расколом ореха, шипением масла, рыком от удовольствия, то с наступлением темноты наступало торжество серебра. Тихие разговоры с прикрытыми веками, ровный стрекот цикад, паутинка с капельками, пугливые мокрицы, сопящий ежик в саду, молчание о сокровенном, наслаждение бальзамом после зноя, прикосновения.

* * *

Насекомые еще до рассвета начали громко стрекотать. Воронец же проснулся не от писка, а от очередного досадного укуса. Полусонный, он поднялся на ноги, отряхнулся от земли, сорнячков-паучков, взял Аню на руки и занес в дом. Сетка на двери захлопывалась на магнитики. Они исправно щелкнули, возвещая, что все в порядке и комарья в доме не будет, но Воронец не слышал и этого.

Женя осторожно уложил Аню на диван, хотел укрыть, но даже уползающие за ночью сумерки не скрыли ничего. Воронец стоял, не в силах пошевелиться. Руки сжимали старое тонкое покрывало.

– Что-то не так? – раздался голос совсем рядом.

Воронец поднял голову, и внутри ожило что-то глупое и наивное. Мысли стали короче, проще. Он снова был мальчишкой. Он не помнил, чего именно испугался, но на всякий случай сжал руку матери крепче. Черный взор Рады зачаровал. У Воронца не осталось ни малейшего сомнения: перед ним его мать.

– Я что-то видел… – недоверчиво пробормотал он.

– Что именно? – Рада опустилась перед ним на корточки.

Бледная рука погладила по щеке, коснулась лба. Черные брови озабоченно дрогнули.

– Ты не заболел, сынок? – нежно забеспокоилась Рада.