Сброд

Голова шла кругом, силы покидали Женю. Почему-то на сердце осело так много пустого ноябрьского холода. Непримиримый сучий мороз, когда уже зуб на зуб не попадает, а снега не видно и еще не зима, где-то даже есть листья. Вот смотришь на них, а у самого коленки трясутся от этого дубака. И одет-то тепло, но знобит, как в последний раз. В такие дни все примешь на веру, даже самое злое, самое страшное. Да разве мальчишку легко запугать? Нет, нелегко! Он мигом залезет на пыльный чердак, где видели скорпиона, на стройку, где бродят бешеная свора и злые бомжи. Нет, Женьку черта с два запугаешь. Оттого и не по себе: что-то страшное сказали, что-то про них с мамой. И хоть разум забыл, сердце продолжало трястись от жути, хотело разрыдаться, но глаза оставались сухими. Последнее дело – плакать на такой стуже. Мальчишка упал в объятья мамы, и та крепко-крепко обняла свое дитя в ответ.

Мама рядом, он никогда не отпустит. Живая и теплая. Кажется, Женя начал вспоминать забытый сон. В нем мама умерла? Или просто похолодела, ей просто нехорошо, все вернется, вот, вот, уже вернулась! Вот же она, Женя чувствовал ее объятья, способные растопить, развеять, укрыть, приласкать, защитить, смягчить, убаюкать. Она рядом, и он не отпустит, никогда и ни за что.

– Я так устал, – сонно забормотал Воронец.

– Конечно. Столько играть, конечно, устанешь! – ласково и тихо смеялась мама.

Теплый поцелуй растаял на виске. Клонило в сон слишком сильно. Мальчишка и пытался что-то пробормотать, но это был детский сомнамбулический лепет. Он сам не заметил, как в один миг одеяло и подушки прильнули к нему, как мягкие коты, замурлыкала колыбельная. Мать мягко гладила его ладони, и когда Женя уснул, поцеловала крохотные ручки.

– Ты смог расколдовать этот мир. Но я родом из другого, – прошептала мама, выключила свет, вышла и закрыла дверь.

* * *

От удара какой-то палкой в лицо Воронец подскочил в кровати, рухнул на пол, схватился за глаз. Не слыша, каким ором и матом покрывал все кругом, Воронец отполз в угол и, едва первый приступ паники отступил, огляделся уцелевшим глазом. Он чудом не поранился, оказавшись в куче битого стекла. Везде на полу скалились осколки. На кровати сидела взъерошенная чайка.

– Я тебя знаю! Это же ты? – неуверенно спросил Женя.

Птица кивнула. Да. Это была та самая чайка, которую Воронец вынул из пасти Ани.

– О нет, где она… – Воронец тут же поднялся на ноги, опираясь о стену и все еще переводя дух.

Чайка, видимо, ждала хоть какой-то благодарности. Она величаво промаршировала до окна с выбитым стеклом, вспрыгнула на подоконник, как-то слишком надменно для ободранной птицы посмотрела на Воронца.

– Спасибо, что разбудила, – положа руку на сердце, поблагодарил Женя.

Наверное, птица крякнула или что-то вроде того. Воронец видел лишь, как открылся клюв. Чайка улетела, Воронец поспешил на крыльцо. Как только выглянул, вся память больно и сразу вернулась. Ноябрьский озноб накатил с новой силой, ноги подкосились. Воронец оперся о перекладину, перевел дух и даже улыбнулся Ане и Раде, которые заходили через калитку.

«Не сейчас… пока она рядом, я ничего не смогу сделать…» – отчаянно пронеслось в голове Жени.

Кулак сжался от немой злости и невысказанной боли. Спереди шла Аня, за ней Рада. Чайка сидела на крыше. Кажется, снова крикнула. Откуда знать?

Воронец дождался, когда поравняется с Радой, и взял ее за руку. Рада остановилась, удостоверилась, что дочь прошла вперед, и лишь после этого посмотрела Воронцу в глаза. Женя не сводил взгляда испуганного потерянного мальчишки, который обознался.

– Я буду беречь ее, если будешь беречь меня, – произнес Воронец, сам не зная, орал ли на всю деревню или вовсе не издал ни звука.

Может, и то и то одновременно. Уже такое проворачивал в Чертовом Круге. Но теперь же они не на сцене, не на репетиции. И репетиций больше не будет, ведь не будет и представления. Стало быть, все это еще тупее, чем казалось на первый взгляд? Глупость, глупость, глупость! А Жене на большее и нечего было уповать. Он слишком привык полагаться на глупости. Пожалуй, больше ничего он и не умел. Если получится, Женя обещал, клялся научиться чему-то еще, обещал, что, если повезет, больше не будет надеяться на удачу. Глупое обещание, ведь именно когда проскочишь, веришь, да притом втройне! Женя боялся, что Рада отпустит руку.

– Помоги ей цвести для меня. И тогда дам все, что давал Чертов Круг, и даже больше, – прошипела гадюка.

* * *

– Мне кажется, он не только глухой, – сказала Аня.

Гамак снова скрипнул: Рада свесила ногу и качалась, едва касаясь кончиками пальцев каменной плитки. Аня сидела на крыльце, сильно сгорбившись. Голова опущена вперед, локти уперлись в колени. Она походила на черновой каркас здания, который уже пошел не по плану, если план вообще когда-то существовал.

– С ним что-то случилось, – добавила Аня.

– Нам всем нужно будет научиться жить без Чертова Круга. Без чертова гнета, без чертовых подарков. Ему хватило гордости сделать выбор, хватит ли сил жить теперь с последствиями?

Аня нахмурилась, приложила сложенные руки к подбородку.