Счастье. Двадцать семь неожиданных признаний

Что-то взметнулось в моей голове, вроде адреналиновой эйфории, и я стала срывать листья, до которых могла дотянуться – рвала, окунала и хрустела, но чай в кружке быстро кончился, и я впала в тоску – неужели повторить это не удастся?!

Однако чай не подвел – он по-прежнему превращал обычные растительные объекты в легко съедобные. Вскоре меня слегка замутило, нужна была передышка, чтобы понять, что со всем этим делать, и обдумать – почему так происходит и зачем?

Я взяла теплое одеяло, серое в клетку, которым укрывалась мама, – некоторое время назад я не могла трогать ее вещи, а сейчас все прошло нормально, – наполнила кружку чаем еще раз и отправилась в нижний сад, мое самое любимое место.

Если уж я в самом деле могу забрать отсюда все любимое внутри себя, то надо начать, пожалуй, с этого места – того, которое я всегда называла своей родиной. Там висели разного периода гамаки, в которых я годами валялась с книжками или журналами, там было мое тунговое дерево – его уже давно срубили, там высится бабушкин каштан, и еще дядины сосны (один раз их чуть не спалил пожар, они долго стояли обугленные, но потом восстановились), и мамины чайные ряды, папина груша «зеленое масло» – в общем, тут каждый миллиметр мой: его тишина, его воздух, его ветер, его шелест, упавшие в траву иголки, каштановые «ежики» и полосы коры, хлысты из драцены, лук и стрелы из орешника, плошки с земляникой, примула, твердые персики, мягкие персики, хурма вяжущая, хурма японская черная, чернослив, райские яблочки, лимон, апельсин, мандарины – много.

Если бы я могла очертить, выкопать и забрать с собой этот остров, все равно бы оставались недосягаемыми – море и кипарисы справа, горы слева, холмы и речка впереди.

Поэтому этот остров надо съесть.

Я отломала пушистую ветку у сосны – самой маленькой, доверчивой младшей дочки старших сосен, покапала чаем и отправила в рот, как мороженое, – она слизнулась, растеклась по рту мятным холодом и проскочила наилегчайшим образом.

Это мне принесло такое облегчение – невиданное последние годы, – что я слегка подпрыгнула, внезапно став как резиновый мяч.

– Давай, давай, не останавливайся, – подгоняя сама себя, я стала съедать сад, мысленно выстроив стратегию: надо действовать планомерно, не бросаясь хаотично туда-сюда, начала сосны – значит, доводим до конца сосны, хоть они и самые высокие во всем саду, да и во всей округе.

Мамин сад перестал истлевать. Каждый лист ждал своей очереди.

Он никому не достанется – я его забираю себе.

Геля Певзнер. Щастье, и сзади бантик [19]

Вот как я собралась писать про счастье. Сначала напечатала вверху страницы «Счастье». Посередине. И выделила жирным.

Потом вспомнила, что счастья нет, а есть покой и воля. Но про это уже кто-то написал. А жалко.

Потом посидела и вспомнила еще. Что счастье – это когда тебя понимают. Но это уже кто-то снял.

Потом я еще подумала и опять вспомнила, что есть даже целый роман «Семейное счастье». И его вряд ли кто читал, так что можно оттуда списать. А если кто читал, то им будет жалко меня выставить на позор. Хорошие же, наверняка, люди. Но семейного счастья нет, не прикинешься. Тут нужен прочувствованный подход.

Или вот Достоевский сказал – счастье, мол, не в счастье, а в его достижении. А мог бы ведь и Ленин сказать. И даже Хрущев или Брежнев. Когда, например, нас из Гранатного переулка выселили на пустырь в Химки-Ховрино, то так и сказали – через двадцать лет будет счастье в отдельной квартире. А пока что – в достижении. Но выселили в коммунальную, и счастья не было. Потому что Достоевского не дочитали. А он, между прочим, написал, что нет счастья в комфорте, а покупается оно страданием. И еще добавил, что русский народ наслаждается своим страданием. Но тут он ошибся, вместе с Лениным и последователями. Никто, по-моему, особо не наслаждался.

Тогда я позвонила Поле и спросила: «У тебя счастье есть?» Она говорит, «есть, говорит, такое счастье, что вот сын – то, а муж – это». И добавила непечатное слово. Даже два добавила, одно глагол, а другое существительное. Неологизм. У нее хорошо неологизмы получаются, в рифму. Не пиши я для приличных людей, я бы через черточку написала, прямо в рифму со счастьем.

Но хорошо, что у меня еще одна подруга есть, Женя. На вид гораздо счастливее! Улыбается, и даже худая. У нее, наоборот, сын – это, а муж – то. И вообще пятеро детей. Говорю, опиши счастье. А она мне отвечает – счастье, его так просто не опишешь, ты что, подруга. Его когда чувствуешь, то понимаешь, что это оно. А как прошло, так и нету никакого счастья. Я тогда поняла, откуда пятеро детей, но на всякий случай решила не спрашивать.

Я еще хотела у Кафки посмотреть, как у него со счастьем, но испугалась.

Тогда, думаю, надо у поэтов смотреть, у них точно есть. Они, как Женя говорит, умеют запечатлеть момент. И даже тот, от которого потом пять детей. И ведь права Женя! Блок, например, советует: «пора забыться полным счастья сном!» Конечно, пора.