Счастье. Двадцать семь неожиданных признаний

– Сильное было выступление. Я так-то играю, могу оценить по достоинству мастерство сценического наезда. Пошли отсюда, выпьем еще где-нибудь, по пути бумажки твои повесим, вместо бар-ме-на!..

Локи подождал, пока тяжелая резная дверь захлопнулась, привычным движением руки стер с себя чужое усталое лицо, закатал рукава клетчатой рубахи и выкатил из-под стойки новую кегу сидра, чтоб поставить на кран.

* * *

Иван Витольдович, расхристанный, с вырванным из пальто карманом, вывалился из безымянного кабака на проспекте Шаумяна и сперва даже не понял, где находится. Во внутреннем кармане пальто надрывался телефон, как, впрочем, последние шесть часов. Звонил Игорек, в истерике обзванивающий знакомых ментов и больницы на предмет поиска шефа, звонила секретарша Анжела, звонил партнер по бизнесу, 18 раз позвонила агент туристической компании, не дождавшаяся предоплаты за дорогой тур на Мальдивы, 48 раз звонила бухгалтер.

«В общем и целом отдохнул неплохо», – вспомнил Иван Витольдович цитату из любимого фильма, собрал волю в кулак и проверил карманы. В карманах было пусто. «Прекрасно, – подумал он, – пешком пройдусь», еще раз собрал волю в кулак и почти не шатаясь пошел по проспекту вдаль, не вполне понимая, в каком направлении. Занимался рассвет, если можно так выражаться в пять утра зимой в Петербурге, – но вообще-то темная ночь и немного фонарей.

Впереди него по совершенно пустому проспекту лавировала среди придорожных снежных курганов, в которых городские хозяйственные службы хоронят деньги, невысокая худощавая девочка-подросток в смешном розовом пуховике и лыжных штанах. Иван Витольдович, сфокусировав на ней свое не очень трезвое внимание, никак не мог понять несколько вещей: во-первых, что делает подросток ночью на улице, во-вторых, что за куски бумаги у нее в руках, и в-третьих, наконец, для чего она останавливается у фонарных столбов, вокруг которых насыпаны курганы грязного снега, и с упорством, заслуживающим лучшего применения, лезет вверх.

Иван Витольдович, человек от природы любопытный, к тому же хорошо подогретый и готовый на любые авантюры, решил девочку догнать и спросить, что же она делает на пустой темной улице в неурочный час. Он прибавил шагу и стал нагонять маленькую фигурку, и почти нагнал, как вдруг у одного из курганов ее повело назад, потом вперед, ноги разъехались в разные стороны, и, сложившись пополам, как циркуль, девочка со всего размаха ушла головой в сугроб. По плечи. Горизонтально. И, судя по отчаянной дерготне, выбраться без посторонней помощи не могла.

Иван Витольдович неловко и тяжеловато побежал, поскальзываясь на раскатанных дорожках, добежал до сугроба, из которого торчала девочка, и крикнул:

– Ты жива?.. Не пострадала?..

Из толщи снега раздалось негромкое сдавленное мычание, а ноги задергались по льду еще сильнее. «Задохнется!..» – в ужасе подумал Иван Витольдович, моментально прикинул все варианты, задрал пуховик, схватил девочку за пояс лыжных штанов, уперся правой ногой в сугроб и с силой дернул. Девочка вылетела из сугроба, как пушечное ядро, увлекая его за собой на землю.

– Дратути, – почему-то сказал он, садясь на землю.

– Вы, блин, кто вообще?! – завопила Наталья, судорожно нашаривая покрасневшими без перчаток руками уже раскисающие на снегу листы бумаги, с плохо читаемой фотографией Чаушеску и номером телефона на неаккуратно нарезанной бахроме.

– О! – удивился Иван Витольдович. – Сзади пионерка, спереди пенсионерка.

– Чего-о-о?!.. – взметнулась она и швырнула ему в грудь комок безвозвратно утерянных бывших объявлений. – Иди отсюда, психопат подзаборный!..

– Справедливости ради, подфонарный вообще-то.

Наталья пыталась встать, но онемевшие, почти отмерзшие насовсем красные руки не слушались, ноги скользили, и вдруг она, сама, не ожидая от себя такой подлости, упала на сугроб и зарыдала.

– Ты чего это?.. – изумился Иван Витольдович и подъехал на пальто ближе.

И там, на совершенно пустом проспекте, по которому еще не поехали даже снегоуборщики и первые троллейбусы, сидя под фонарем в грязном сугробе, захлебываясь слезами и прозрачными соплями будущей ангины, она вывалила на незнакомого нетрезвого человека все последние две недели – пропажу Чаушеску, похороны матери, звенящую пустоту в квартире, где ее никто не ждет, бессонные ночи в интернете на сайтах потеряшек, не выданный в банке кредит на памятник, всю свою бестолковую, никчемную жизнь, в которой нет ничего – ни брака, ни детей, ни елочных игрушек, ни друзей толком, никого, кто мог бы хотя бы иногда сказать: «Да брось ты, Наташка, все как-нибудь разрулится, будет и на нашей улице попойка и мордобой».

Иван Витольдович полез в карман за носовым платком, но обнаружил, что носовой платок исчез в недрах кабака вместе с вырванным карманом, и вдруг спросил:

– Слушай, а это не ты написала про дикую утку в туалете Макдоналдса, которую обнаружили спящей, а потом не могли разбудить и выгнать?..

– Я! – всхлипнула Наталья.