Счастье ходит босиком

Сказать, что Эля плакала, не сказать ничего. Дойдя до дома, она дала излиться горю в полной мере. От жалости к себе заходилась воем. Перед глазами стояла картина: стоит она, одна-одинешенька, перед вольером в зоопарке, а там цапля с мужем-цаплем и маленькими птенчиками. И непонятно со стороны: это цапля в вольере или Эля. Если между двумя людьми решетка, то как понять, кто из них свободен? Только по взгляду. У заключенного взгляд затравленный, несчастный, как у Эли. Цапля, не мигая, смотрит с превосходством, дескать, вот мое гнездо, а твое где? И выходит, что Эля в вольере. И надпись на прибитой дощечке: «Женщина. Отряд одиноких. Сладким не кормить». И дождь идет, поэтому видимость плохая, картинка размывается. Или это от слез?

Но слезы к делу не пришьешь. Вода вообще плохо пришивается. И на скотч их не приклеишь. Словом, проку от них нет. Эля, проплакав весь вечер, утром проснулась с новым приступом решимости. Нет, она не сдастся. Выбытие Виктора из игры добавляет сложностей, но не перечеркивает саму идею. Значит, донор. В чем-то это даже лучше. Можно выбрать высокого красавца, мастера спорта, доктора наук и гроссмейстера по шахматам – в одном флаконе, разумеется. И наук каких-нибудь физико-математических или технических. Социологических или философских – даже не предлагать. Словом, найдет идеального донора. Все, что ни делается, – к лучшему. С Витьком могла передаться по наследству любовь к вытачкам. Эля представила, как ее маленький мальчик будет шить платьице на пупсика, и передернулась. В том, что будет мальчик, а не девочка, она не сомневалась. Слишком большая игра связана с его рождением, ставка в ней должна быть соответствующая.

Вспомнила, как в их бухгалтерию заглянула, чтобы похвастаться, только что родившая молодая мама. Возмущалась, что при выписке из роддома принято конверты с деньгами вручать. Точнее, возмущалась не самими конвертами – это-то как раз нормально, выглядит как народная забава: дескать, молодой папаша весело, с прибаутками «выкупает» ребеночка у медсестры. Он ей конвертик в кармашек бросает, а она ему за это вручает перевязанный ленточкой сверток с ребенком. Время такое – каждый, как может, на своем участке фронта борется за возвращение народных традиций. Правда, это раньше коррупцией называлось. Но молодую маму возмутил не сам факт конвертиков, а то, что за мальчика принято платить в два раза больше, чем за девочку. Из чего Эля сделала вывод, что у возмущенной бухгалтерши родилась дочка. И сотрудницы бухгалтерии дружно осудили эту традицию как неправильную.

Эля в глубине души оправдывала такой прейскурант. Может, в два раза и многовато, но дисконт на девочек должен быть, ведь по жизни они весомость через мужчин приобретают. Сравните: жена олигарха, жена прапорщика и жена дворника. Есть разница? Причем понятная во всем множестве деталей: как выглядят, как говорят, что на ужин готовят. А женщины эти, возможно, и одинаковые изначально. И их даже местами поменять можно, потратив недельку на вживание в образ. Эля еще в школе на уроках астрономии поняла, что женщина – никакая не звезда, а Луна, потому что светит отраженным светом. И светит очень ярко, если со звездой повезет. Вот если бы в Анну Керн влюбился не Пушкин, а поручик Ржевский, то была бы она не «гением чистой красоты», а персонажем анекдотов. Эля вовсе не страдала от этого – живем-то мы в подлунном мире. Это поэтам всюду звезды мерещатся. Нет, она поэта в доноры не взяла бы, даже с доплатой.

Подозревала, что многие так думают, но молчат. Как с еврейской темой или с мигрантами. Многие их не любят, но в приличном обществе не принято в этом признаваться. Получается, что разговор о равенстве полов такой же лицемерный, как идея политкорректности. Эля вспомнила свое школьное сочинение, обличающее мещанство. А что было бы, напиши она, что думает? Примерно то же, как если она сейчас вслух про дисконт на девочек скажет, про мигрантов, не говоря уже об евреях.

Словом, рядом с собой она видела только мальчика. Но видела так отчетливо, будто он уже есть, живет себе преспокойненько в будущем и ждет, когда она пророет для него тоннель в настоящее. И рыть она станет денно и нощно. Руки сотрет, так зубами догрызет. А что ей еще остается?

* * *

В клинику Эля пришла за десять минут до начала приема, слишком рано. Она не выносила атмосферы медицинских учреждений, находиться там ей было неприятно. Словно она губка, впитывающая в себя тревогу и болезни. В очереди всегда одни и те же разговоры, каждый пытается рассказать свою историю, чтобы получить сочувствие, а слушает другого ради полезной информации. Вот толстуха рассказывает, как ее неправильно лечил врач Петров, а собеседница кивает, ахает, а сама в невидимый блокнот записывает «Петров – исключить». Бартер сочувствия на информацию.