Счастье привалило

Племянникъ вздохнулъ. Потомъ сильно затянулся папироской и выпустилъ дымъ.

— Вы говорите, три тысячи, тетенька? — спросилъ онъ.

— Три тысячи.

— А генералъ по прежнему къ Агничк назжать будетъ?

— Да ужъ само собой. Вдь это для него утха. Я про Агничку…

— Три тысячи за такое дло мало, тетенька, — сказалъ племянникъ.

— Мало? Да вдь можешь поторговаться, коли мало. Это только съ перваго разговора три-то тысячи. И потомъ разочти, Вася, то, что вдь генералъ и за-уши тебя куда-нибудь вытянетъ, если ты будешь почтителенъ и не станешь супротивничать. Онъ вонъ ейнаго отца изъ городовыхъ въ урядники куда-то схлопоталъ и на свой счетъ переправилъ.

— Протекція? Насчетъ протекціи я, тетенька, сразу сообразилъ. Безъ этого ужъ нельзя.

— Да и три тысячи деньги большія, — сказала тетка.

— Врно-съ. Но вы то сообразите, что я теперь экзаменъ на четырнадцатый классъ выдержалъ. Я, тетенька, вдь ужъ чиновникъ, настоящій чиновникъ. Тоже вдь какъ старался, какъ зубрилъ, какъ дрожалъ, когда на экзаменъ-то шелъ!

— Это-то имъ и надо. Изъ-за этого-то они тебя и облюбовали, — пояснила тетка. — Вся штука въ томъ и заключается, чтобы этой самой Агничк женой чиновника быть. Понимаешь?

— Какъ не понять! Не глупые. Ну, а какъ, тетенька, насчетъ одежи? То-есть насчетъ одёжи мн? Не говорила она? Вдь ужъ если на такое дло идти, то надо, чтобы весь гардеробъ генералъ жениху къ свадьб сшилъ.

— Обо всемъ этомъ ты самъ переговоришь.

— Консультація должна быть обширная объ этомъ предмет. Прежде всего, тетенька, шинель съ бобровымъ воротникомъ. Безъ шинели никакъ нельзя, если длу быть. О шинели съ бобровымъ воротникомъ я давно воображалъ. Воротникъ и лацканы. Такую шинель, тетенька, я даже сейчасъ во сн видлъ.

Племянникъ улыбнулся во всю ширину рта.

— Ну, вотъ видишь, сонъ, стало быть, въ руку, — сказала тетка. — Неужели генералъ изъ-за шинели постоитъ!

Вошла кухарка. Въ рукахъ она несла бутылку и что-то завернутое въ срую бумагу. Куцынъ умолкъ и сталъ принимать изъ рукъ кухарки водку и закуску.

II

Ночью Василій Ермолаичъ Куцынъ опять видлъ во сн шинель съ бобровымъ воротникомъ и лацканами. Видлъ онъ ее довольно странно: видлъ, что шинель виситъ на гвозд и манитъ его къ себ рукой, бормоча: «возьми меня, возьми».

— Возьму! — крикнулъ Куцынъ и тутъ-же проснулся.

Вечеромъ на другой день, около восьми часовъ, Куцынъ звонился у дверей квартиры Агнички Лукашиной.

Ему отворила нарядная горничная и спросила:

— Вамъ кого?

— Агнію Васильевну желаю видть. Къ Агні Васильевн, - пробормоталъ Куцынъ.

— Да вы кто такой? Вы отъ кого?

— Я Василій Куцынъ. Такъ и скажите ей, что Василій Куцынъ желаетъ ихъ видть,

— Вы отъ генерала, что-ли? Вы что-нибудь принесли? Если принесли, такъ давайте. Я передамъ.

— Нтъ, миленькая, я отъ тетки, отъ собственной тетки. Такъ и скажите, что Куцынъ отъ тетки Дарьи Максимовны.

Горничная пошла докладывать. Куцынъ продвинулся въ прихсшую, и тутъ до него донесся голосъ Агнички:

— Зачмъ-же по вечерамъ-то ходить! На это есть день. А то храни Богъ генералъ узнаетъ.

Въ отвтъ на это Куцынъ закричалъ:

— Днемъ, Агнія Васильевна, мн невозможно! Днемъ я на служб. Я человкъ чиновный!

— Ну, войдите поскорй, коли-такъ… — послышался отвтъ.

Куцынъ сбросилъ съ себя пальто и вбжалъ въ гостиную, уставленную мягкой мебелью. Горла лампа подъ темно-розовымъ абажуромъ. Около лампы, опершись рукой на столъ, покрытый бархатной салфеткой, передъ нимъ предстала Агничка Лукашина — пухленькая блондинка съ миловиднымъ лицомъ. Одта она была въ блый фланелевый съ розовой отдлкой пеньюаръ и старалась держать себя какъ можно серьезне, солидне.

— Богиня души моей! — крикнулъ Куцынъ восторженно и ринулся къ ней.

Но она остановила его, попятившись, и сказала:

— Пожалуйста безъ глупостей. Вы за дломъ пришли, такъ и говорите о дл. Садитесь пожалуйста.

— Но любовь моя по прежнему безконечна, Агнія Васильевна, — произнесъ Куцынъ.

— Этого ничего не надо. А вы садитесь… и я вотъ тутъ сяду.

Агничка опустилась на стулъ поодаль отъ него. Слъ и Куцынъ.

— Какъ вы жестоко принимаете меня, Агнія Васильевна, — сказалъ онъ.

— Мой генералъ и этого-то не любитъ.

— Ахъ, оставьте вы генерала! Вдь я пришелъ говорить насчетъ законнаго брака съ вами. Вы присылали вчера ко мн тетеньку Дарью Максимовну.

— Да, присылала. Объ этомъ и генералъ Анемподистъ Валерьянычъ знаетъ. Такъ вотъ объ этомъ и говорите.

— А неужели не вспомнимъ старину! Неужели не вспомнимъ, какъ прошлый годъ на масляной я васъ въ своихъ объятіяхъ на санкахъ съ горъ каталъ! Неужели не вспомнимъ, какъ мы съ вами и вашей подругой Настенькой годъ назадъ ряжеными по сосдямъ ходили! Вы, я, Настенька и мой пріятель Кубковъ! — съ восторгомъ сталъ говорить Куцынъ.

— Бросьте. Не хорошо. Горничная Марфуша передать можетъ. А Анемподистъ Валерьянычъ очень ревнивы.

— Ахъ, бдная, моя бдная! Какъ вы запуганы-то! Изъ такой бойкой двицы — и вдругъ…

Куцынъ покачалъ головой.