Счастье Раду Красивого

   - Государь, спасай себя. И меня спасай. А то оба в плен попадём. Кто же тогда о твоих сыновьях позаботится? Греки твои, конечно, слуги хорошие... Но что они могут одни-то?

  

   * * *

  

   Уже почти стемнело, когда мы со Стойкой добрались до охотничьего домика, затерянного в чаще. Жилище было сложено из бруса, с годами посеревшего, а крышу из дранки давно уже покрыл мох, так что издалека это строение могло остаться незамеченным для тех, кто не знает, куда смотреть и что искать. Да и тропа к домику почти терялась среди деревьев. Если не знать, что она есть, заметишь только если ты опытный охотник и следопыт.

  

   Утром, будучи безлошадным, боярин проделал весь путь от домика до края леса пешком за шесть часов. На коне мы добрались за три, но не это меня удивило, а то, как в такой глуши можно было узнать, что начинается битва.

   - Как ты узнал, что идти к городу надо именно сегодня? - спросил я, чуть оглядываясь назад, потому что собеседник по-прежнему сидел позади и даже не думал слезать. - Как ты узнал?

   - Тебе поверил, государь, - невозмутимо отвечал Стойка. - Ты сказал, что вернёшься через пять дней, и я пришёл к Букурешть через пять дней после твоего отъезда. Жаль только, что мы с тобой немного разминулись. Я вышел из леса с другого края, а когда увидел твоё войско, поспешил к тебе, но не успел. Битва уже началась.

  

   Мне не удавалось сохранять такую же невозмутимость:

   - А, по-моему, это чудо, что мы с тобой всё же встретились сегодня. К примеру, я мог бы вернулся раньше.

   - Раньше? Раньше ты бы никак не успел, государь. А если б на денёк попозже, то я бы подождал на окраине леса, - всё так же невозмутимо сказал боярин и указал на очередной ориентир. - Теперь вон к тому дубу, а затем направо.

  

   Когда мы наконец подъехали к домику, дверь распахнулась и навстречу с криками: "Отец! Отец!" выбежали Мирча и Влад. Я едва успел ссадить Стойку и сам спешиться, как мои сыновья, со всего разбегу налетев на меня, прильнули ко мне, обняли - один с правого боку, другой с левого.

  

   И опять не прозвучало упрёков. К примеру за то, что Букурешть был взят, ведь за несколько дней до этого я уверял детей, что врагам он не достанется. Значит, уверения были ложью, но Мирча и Влад уже забыли об этом. И за проигранную битву не упрекали, хотя мой внешний вид явно говорил о поражении.

  

   Лишь через минуту, чуть отстранившись, сыновья заметили, что кольчужные рукава моего юшмана во многих местах порваны, на шлеме вмятины, а металлическая вставка на груди покрыта бурыми брызгами.

  

   - Отец, а ты сам не ранен? - осторожно спросил Мирча.

   - Кажется, нет, - ответил я, прислушиваясь к своему телу, которое ныло во многих местах, но это были лишь ушибы.

   - Значит, ты хорошо дрался, - заключил Влад. - Помнишь, что нам дядька говорил? (Он имел в виду наставника по воинскому делу, который занимался и со мной.) Говорил, что защищаться - сложнее, чем нападать.

  

   Вспомнив весь свой военный опыт последних месяцев, я подумал: "Он прав. Защищаться и вправду сложнее".

  

   А ещё мне подумалось, что в прежние времена в моей голове было столько глупых мыслей! К примеру, как отец может всерьёз желать, чтобы его дети умерли, не дожив до взрослого возраста! Я желал этого, потому что не знал, что значит терять детей. И вот чуть не потерял их.

  

   Я снова притянул сыновей к себе, обнял, по очереди поцеловал в макушки и так бы и стоял, наверное, если б мои слуги-греки, тоже вышедшие навстречу господину, не напомнили, что надо идти в дом, снять доспехи, умыться, поесть.

  

   Вместе с ними вышел и хозяин жилища, лесник, который с поклоном сказал, что рад видеть государя целым и невредимым.

  

   На ужин была мамалыга и вяленая оленина, очевидно, из запасов лесника. Стойка и мои сыновья, сидя со мной за столом, увлечённо рассказывали как выбирались из Букурешть, а мои слуги-греки и хозяин домика сидели поодаль и слушали. Хозяин молчал, а слуги иногда вставляли несколько слов.

  

   Увы, ничего нового я не услышал. Ни о судьбе Марицы и Рицы, ни о судьбе моих воспитанников и воспитанниц, ни о судьбе Милко, о котором решился осторожно спросить у слуг, знавших, почему я спрашиваю. Даже о судьбе моих бояр, оставшихся в городе, ничего не было известно.

  

   - Ясно одно, - наконец произнёс я, - надо мне ехать к султану и просить у него новое войско. Никополский бей мне больше помощи не даст, да и зол он будет за то, что его войско вернётся к нему поредевшим и без добычи. Только вот, как ехать, не знаю. Конь всего один. Из одежды - только то, что на мне. Да и денег на дорогу нет. Наверное, сначала придётся добраться до Брэилы. Надеюсь, там всё ещё государь - я, а не Басараб Старый. На брэильской таможне должны скопиться деньги от недавно взятых пошлин. Возьму, сколько есть, и поеду к султану.

   - О деньгах не беспокойся, - внезапно заулыбался Стойка, затем полез куда-то под лавку, а через несколько мгновений на стол с характерным звоном тяжело плюхнулись два небольших мешка из прочного алого бархата.

  

   Я сразу узнал эту ткань. В таких мешках хранилась золотая часть моей казны. По пять тысяч золотых в каждом мешке.