Счастье рядом

— Ну-ну, — приговаривал Хмелев. — Значит, явился! Значит, нашего полку прибыло! Можно сказать, приехал в самый раз. Мальгин совсем зашился, да и Буров портит его, на корню. В портфеле ни одной оригинальной передачи. Дает выступления всевозможного начальства. Сплошная цифирь, сухие отчеты. А жизнь-то идет!.. Спасают немного репортажи с митингов. Конечно, чего проще записать речи на пленку и получить гонорар. Мальгина это устраивает, Бурова тоже. Глядя на них, так же работает Фролов. Вроде бы начал браться за ум, но ведь это здорово соблазнительно — потрафить начальству и не обременять себя хлопотами. Услышав о Бурове, Андрей ощутил такое чувство, будто он натолкнулся на какую-то преграду. Подобно тому, как в первые дни, когда он только переступил порог радиокомитета и когда его восторженность сменилась недоумением, а затем растерянностью, возвращение к прежней обстановке неприятно насторожило. Только не было теперь недоумения, потому что все представлялось достаточно ясным, несмотря на контрасты той жизни, которую он видел в лесоозерской тайге и с которой соприкоснулся здесь.

А Хмелев своим рассказом подливал масла в огонь.

— Однажды смотрел почту и натолкнулся на письмо главного врача лесоозерской больницы. Что, думаю, за штука? Оказалось — ответ на запрос Бурова. Ты понимаешь, до чего он докатился? Он, видишь ли, усомнился, что ты действительно покалечил ногу, выполняя задание. На партийном собрании я дал ему разгон и за это, и за срыв передач, и за Плотникова.

— Ну и что?

— Что! Все молчат, как воды набрали в рот. Насчет Плотникова говорил в обкоме. Его можно было бы восстановить, да не захотел он сам. Не могу, говорит, смотреть на Бурова. Жаль Ивана Васильевича, но, видно, сдает — не те годы.

— Мудрено не сдать. Вместо дела такая чепуха.

— Это тоже дело! — упрямо возразил Хмелев. — Работать мы должны независимо от Бурова и его прихлебателей. Работать и разоблачать их. А кто же будет за нас?

...Когда Андрей вошел в промышленную редакцию и увидел удивленное лицо Мальгина, голос Хмелева все еще звучал в его ушах. Он протянул руку Мальгину, и тот, дивясь изменившемуся виду своего редактора, запричитал. Не таким болезненным и измученным видел он его два месяца назад, значит, рано поднялся, перегружает себя, а это может повредить. Андрей в самом начале оборвал разглагольствования Мальгина.

— Рассказывай лучше, как идут дела.

Петр Петрович засуетился, достал из стола имевшиеся в запасе рукописи, говорил о тех, которые должны были вот-вот поступить. Мальгину помогали все — начиная от Хмелева и кончая техником аппаратной Олей Комлевой. Она часто приходила в редакцию, стенографировала по телефону сообщения из городов и даже организовала тематическую передачу.

— Все это хорошо, — перебирая рукописи, говорил Андрей. — Но ничего нет о людях. Об обыкновенной жизни. — Он аккуратно сложил рукописи и, опираясь на палку, встал из-за стола. — Ты, Петя, конечно, не виноват. Только засиделся ты на месте. Отсюда человека не увидишь. Ни строителя, ни прокатчика... Надо ехать. К металлургам, в бассейн, в лес.

Мальгин не удивился. Он знал беспокойный характер Андрея, однако возразил: «Сразу все города и заводы не объездишь».

— Не одному тебе.

— А кому еще? — недоумевающе спросил Мальгин.

— Ты что, меня на инвалидность списал? Вприсядку я тебе плясать не буду, но ходить и тем более ездить — могу. Но сначала поедешь ты, а я разберусь с делами. А теперь давай выбирать маршрут. Дай карту области.

В дверь неуклюже протиснулся Фролов. Улыбаясь ленивой, ничего не выражавшей улыбкой, поздравил Андрея с выздоровлением.

— С вами как будто ничего и не случилось. Выглядите молодцом, право. А мы вот крутимся! Я даже премьеру в оперном пропустил, правда, был на просмотре, но ведь это совсем не то, совсем не то...

— Вот именно! — раздраженно ответил Андрей, но сразу взял себя в руки. — Конечно, кому что нравится. Только непонятно, как может нравиться человеку, когда он теряет время.

— Почему теряет, наоборот, — оживился Фролов. — Гиппократ говорил: искусство обширно, а жизнь коротка. Это же замечательно! Можно встать, когда почувствуешь, что выспался, лечь, когда заблагорассудится, словом — любые желания подвластны тебе. Оптимум медикаментум квиес эст [2].

— Оциа дант вициа [3], — ухмыльнувшись углами рта, ответил Андрей.

— Не будем мудрствовать, Виктор Иванович, — заговорил он с живым интересом и дружелюбно. — Не объединить ли нам усилия? Сделаем несколько совместных передач. Обеим нашим редакциям надо показывать людей, их мысли, труд. Съездите к шахтерам, а я за двоих поработаю здесь. Не подведу!..

Фролов еще не сказал ни слова, но по выражению его лица уже можно было прочесть, насколько неприятным и неприемлемым для него было это предложение. Андрей в упор смотрел ему в глаза, и надо было отвечать.

— Видите ли, много дел. Потом — стоят морозы, а у меня здоровье, сами знаете... Промерзнешь и свалишься — кому это надо? Теперь не то время, чтобы выезжать на одном энтузиазме. Это было бы наивным.