Счастье рядом

Андрей улыбнулся. В озабоченности Натана Исааковича, в свете его помолодевших глаз он увидел ту гордость и ту радость, которые может пробудить только любимый труд, только дело, хорошо знакомое и выполняемое с легкостью мастера. Не так ли и он забывал обо всем, когда, перелистав исписанный блокнот, оставлял на чистом листе бумаги первые строчки? Сколько вариантов, сколько мыслей рождалось вслед за ними, и рука едва успевала писать. Теперь еще не скоро вернется он к своему любимому делу, а Натан Исаакович уже не вернется никогда. У Андрея перед Липкиным преимущество, но какими крохотными долями измеряется человеческая жизнь! Будто бы еще вчера ему было двадцать три, а сегодня почти на десять лет больше, а завтра будет столько, сколько теперь Липкину. Не из-за этого ли быстрого течения жизни человеку всегда кажется, что он молод?..

— Не беспокоит, — сказал Андрей, — меня никогда не беспокоит. Кожа — дубленая. Скоблю каждый день и хоть бы что.

— Я вам скажу, — с расстановкой проговорил Липкин, — что это вы делаете напрасно. Вы даже не представляете себе, сколько каждый раз срезаете кожи. Вот и теперь она тянется за бритвой. Вам незаметно, а я вижу. Вы мне могли бы и не говорить о том, что бреетесь каждый день: я все вижу. Надо себя немножечко жалеть, у вас — вся жизнь впереди. А, главное, бросайте курить. Вы сознательно отравляете себя углекислым газом. Не будете же вы дышать над горящими углями, а это — то же самое. Ну вот мы и готовы. Освежить?

— Шипром.

— Одну минуточку!

Липкин взял полотенце, плеснул на него из графина воды и подал Андрею.

— Следующий! — крикнул он тоненьким молодцеватым голосом и направился к кровати Кожевникова.

4

Вербова приехала в середине дня. Об этом сообщил Липкин. Он то и дело выходил из палаты и каждый раз возвращался с новостями. Вербова ему понравилась: внимательная и веселая, знает каждую мелочь, помнит обо всех недостатках, которые заметила в прошлый раз. А глаза!.. Такие могут быть только у человека добрейшей души... И вот дверь открылась. Вошла Анастасия Николаевна, а вслед за ней Вербова. Статная, в белом халате и с густым узлом пшеничных волос, выбивавшихся из-под белого чепчика, она сама напоминала доктора.

— Андрей Игнатьевич?! Быть того не может!..

Андрей улыбнулся, попробовал сесть, но, охнув от боли, откинулся на подушку.

— Осторожней, осторожней, Андрей Игнатьевич. Вы уж лежите. — Вербова подсела к кровати на единственный в комнате табурет. — Что же приключилось с вами такое? Совсем недавно говорила я с Антониной. Рассказывала она, что на машине вместе ехали. И вот — на тебе!..

Андрей рассказал. Валентина Григорьевна покачивала головой. — Надо же, надо же!.. А все потому, — с доброй улыбкой сказала она, — что к нам не заехали. Долго ли было на «победе»-то завернуть? Забыли вы о нас, Андрей Игнатьевич. Как только уехали из Северогорска, так и след простыл. Забываете сельских работников, а дел-то у нас невпроворот.

Заметив изучающий взгляд Андрея и его улыбку, Вербова рассмеялась.

— Эх, Андрей Игнатьевич, чего я вам рассказываю, вы и сами все это хорошо знаете. Вот и пленум ЦК скоро будет по нашим вопросам...

— Много чего есть и много чего будет, — сказал Андрей, — а вот видите, приходится бездельничать.

— Уж это — да. Вы бы хоть, Анастасия Николаевна, что-нибудь придумали: нужный человек у вас здесь пропадает!

— Впредь осторожнее будет. Им ведь все быстрей надо. Вон и тот герой сам под сани залез, нет чтобы обождать, когда подойдут люди.

— Такая уж жизнь, Анастасия Николаевна. Ждать никому не хочется. Хочется быстрее переделать все дела и за новые взяться.

5

Вскоре Андрей получил письмо от Аглаи Митрофановны. Она спрашивала о сроках выздоровления, предлагала отвезти Широкова в Северогорск. По ее мнению, для больного человека лучшего транспорта, чем ее неизменная кошевка, придумать было невозможно. И вот дни выздоровления наступили. Сразу после утреннего завтрака Андрей брался за костыли и ковылял по длинному больничному коридору. Следом за ним выбирался из палаты Кожевников. Закусив нижнюю мясистую губу и широко раздувая ноздри, он старался не отставать, но всегда первый просил пощады.

— Может, перекурим? — отдуваясь, спрашивал он, и они останавливались в дальнем конце коридора у большого светлого окна.

Однажды во время перекура к ним подошел Липкин со своей гипсовой ношей на груди. Он смотрел грустными глазами в окно и молчал.

— Не горюй, Липкин! — сказал ему Кожевников. — Скоро и ты выпишешься. Не пропадать же тебе здесь.

— Уж лучше бы я пропал. Там меня ничего не ждет.

— Быть того не может! Приходи в наш клуб и читай лекции о вреде табака. Проверяй, как твой «как-нибудь» обслуживает посетителей. Дела, при желании, найдутся.

— А ведь верно, Натан Исаакович, сейчас повсюду создаются советы пенсионеров, — поддержал Андрей. — Вот бы и вам включиться в их работу. И вам интересно, и людям польза.

— Сейчас нам пропишут пользу, — перебил Кожевников, заметив в коридоре Анастасию Николаевну.

Она подошла поближе и раздраженно спросила:

— Я вижу, указания врача для вас не существуют?