Счастье сильнее страха

Быть способным выносить аффективное поведение другого практически невозможно, если на выражение и даже признание собственных чувств наложен запрет. Человеку очень нужно быть принятым в любых своих состояниях, чтобы научиться сочувственно относиться к себе, каким бы ты ни был. Ребенку с серьезными ограничениями здоровья это особенно важно: он будет давать себе право на жизнь, несмотря ни на что.

Родителю нужно учиться определять чувства ребенка и называть их. Эта позиция кардинально отличается от увещеваний не плакать, не злиться или не обращать внимания на что-то. Она дает детям возможность изучать себя, свои реакции и потребности, быть услышанными и понятыми, что положительно влияет на состояние и поведение. Такой подход – это не механическое воспроизведение идеи «активного слушания»: без искреннего сочувствия и живого участия ребенок не получит должной поддержки.

Но невозможно искренне сочувствовать и даже приблизительно угадать причину расстройства маленького человека, не обладая определенными навыками саморегуляции (умением обращаться с собственными чувствами) и не имея достаточного психического пространства (так называемого «контейнера») для вмещения в себя детских переживаний. Поэтому, как уже неоднократно подчеркивалось, чтобы помочь своему ребенку, родитель в первую очередь должен заботиться о собственном душевном состоянии.

37. Цель воспитания

По сравнению с первыми годами жизни сына, в школьные годы стало удаваться более-менее держать болезнь под контролем. Но я еще довольно долго не задумывалась о том, правильно ли поступаю, не требуя от ребенка стараний и успехов в учебе. Когда знакомые рассказывали о престижных школах и своих ожиданиях от детей, я гордо заявляла, что мне главное – чтобы сын был жив, а все эти ваши супершколы порождают перфекционизм. Тем самым, вероятно, подчеркивая свою особую продвинутость в качестве безусловно принимающего родителя.

На самом деле, так как никакой четкой позиции в воспитании ребенка не было, я часто противоречила самой себе. Понимая относительность важности успехов в учебе по сравнению с ценностью жизни, я легко это сочетала с придирками по поводу плохого почерка. Мне довольно сильно мешала собственная история отношений со школой, которая была печальнее пьесы Шекспира про любовь на фоне распрей кланов. Нет, я училась даже слишком хорошо, но спустя годы прекрасно понимала, что мое поведение отличницы сильно отдавало неврозами и поэтому адекватным не было.

Собственно, с сыном я просто делала все наоборот: декларировала неважность оценок и чуть ли не обучения вообще. А объективные обстоятельства жизни – тяжелая болезнь – лишь поддерживали такую позицию. Это было, по сути, не сознательным выбором, а желанием оградить ребенка от повторения моего опыта. И только быстрая капитуляция сына в преодолении сложностей, конфликты с учителями и неспособность сосредоточиться на рутинных делах стали рождать подозрение, что я где-то ошибаюсь.

Какова же цель родителей в отношении собственных детей, чему мы должны их научить? Намерение загрузить ребенка знаниями и требовать соответствия статусу кажется однозначно вредным: это вызывает у детей тревогу о несоответствии ожиданиям значимых взрослых. Но и прикрытая благими намерениями «бережная» позиция, которая не требует роста ответственности ребенка за то, за что он уже должен уметь отвечать, оказывается несостоятельной.