Счастье в мгновении. Часть 3

— Джексон, тебе же нетрудно? — стрекочет так, что я еще несколько секунд пытаюсь сообразить, о чем спрашивает невеста.

— Нет, я же говорил, что исполню.

— Я побежала. Сообщи Милане о моем звонке, обнимаю вас обоих. До встречи, — с торопливостью она подводит черту нашего болтания.

Сестра милосердия осталась одна со своими проблемами. Сама выбрала этот путь, сама осталась с Даниэлем, сама ушла…

Закончив трудовой день, я как можно скорее поспеваю домой, так как разбитое живое сердце нельзя оставлять долго без призора. Вслушиваюсь. Безмолвие. Настораживающая тишина. Подступив по зову груди вперед, перед моими глазами застывает одна и та же картина — отец, крепко-накрепко, ухватившись за листочки жизни, общается душою с дочерью, неотступно занимающей все его мысли. То с его глаз текут тяжелые слезы, то он сияет улыбкой и снова со стоном, хватаясь рукой за сердце, ударяется в слезы… То ласкает бумагу, как дитя, то прижимает к себе, да так сильно, что та мнется со скрипом, будто кости человека. Таково проявляется обожание его дочурки.

В свете умирающего дня, сносимый годами тоску, согретый любовью, источающейся из страниц, начертанных рукой родной кровиночки, исторгает священный трепет, внушающий тревожное колыхание тела, что небожители, ангелы, взирающие из глубин бесконечности, плачут.

Глава 51 Милана

Проходит десять дней.

«Я выжжена. Я разбита. Дни, превращенные в бесконечные часы страданий, бегут, покрываются забвением. Десятый день сряду я существую в неком прозябании без ясного понимания окружающего. Минуты с больным протекают, как вечность… День подобен месяцу. Врачи говорят, что нужно время и силы. Чтобы мы ни делали, но его тело ниже пояса, так и остается недвижным. А я уже не знаю, за что борюсь, то ли за его жизнь полноценную, то ли за свою, которую сама же сгубила.

То, что было, сцена между Даниэлем и Джексоном, это… это было так, что я усилием воли пытаюсь удержаться от криков души, истекая каждый день в слезах.

После того, как ушел Джексон, я стояла на одном месте, не шевелясь, и чувствовала при каждом вздохе последние капельки сандалового дерева, оставленные им, будто для того, чтобы я поглотила их в себя в последний раз. Ручьи струились из-под ресниц. В душевной подавленности, я ощупью добралась до двери комнаты, в глубь черной пустоты, оплакивая разбитые, утраченные надежды.

Когда мы встретились, я и не подозревала, что буду так любить, и так страдать.

Даниэль, как помнится, последовал за мной.

— Моя испаночка мне хочет сказать пару слов о своём брате? И по какой причине не сообщила о нём мне? Боги, я же думал, что у вас с ним любовь… — со смешинкой доносил он, пылая от счастья к моему горю. — Я рад, что разобрался и нашел разгадку. Но то, что ты не сказала мне об этом, меня задело.

Со смертью в душе я была настолько отстранена от реальности, что стала ко всему холодной, безразличной, временами агрессивной и невоздержанной.

— Что, что он сказал тебе, когда я оставила вас обоих? — спрашивала я, понимая, что потеряла его. «Навсегда ли? Он не вернётся. Этот взгляд, этот потухший взгляд…»

— Мы обсудили житейские вопросы. Я убедился, что у него имеются проблемы с рассудком, характер настоящего деспота, — самоуверенно рассуждал он. — В жизни не видел таких своевольных людей.

— Что он тебе сказал? — непроизвольно повысив голос, почувствовав прилив необычайной смелости, я требовала ответа. Мне было важно услышать только отклик на этот вопрос. Больше меня ничего не волновало, ничего. Таково было недомогание и в душе, и в теле.

— Раскрываешь неровности характера? — усмешка скользила в его голосе. — Мы условились об одном моменте с ним. Я поклялся честью, что договоренное останется между двумя лицами.

В полубесчувственном состоянии слезы продолжали течь. Я попросила его оставить меня одну, он поначалу отказывался, но затем бросив: «Вот понимай вас, девушек», покатился на своем «автомобиле» к себе. В душевной подавленности я покрывалась смертоносной дрожью. Чувство, что меня окунули в страшный кошмар, вынули, хорошенько потрясли… а сталось, что это единственный вариант реальности, который уже не исчезнет. Как воспротивиться очевидности? Никак. Перед тем, что выбрано нами по собственному настоянию и при собственном содействии, отступить — значит, отойти от себя, предать себя, свою личностную целостность. «И где же пути к счастью? Как выбрать такие дороги, которые бы привели к нему? Что способно в мгновение исцелить нас от дравшей сердце боли?»