Счастье в мгновении. Часть 3

Навеки поглощенная безжизненной любовью, все стало мне в тягость. Кое-как я отсиживаюсь на занятиях для подготовки к новому показу мод. «Только бы подальше от дома». Любимая профессия была отдушиной, но в такие минуты понимаешь, что счастье кроется в другом. И пока ты не расставишь части души по полочкам, то навряд ли изменится твое состояние. Дела помогают забыться на небольшое время. Работа — это солнце, под теплом которого ты теряешь самообладание, неважно нравится она тебе или нет, и сидишь под ним до поры, когда оно не перестанет отбывать свою смену, а ночь превращает туманность в явь, что возникает жгучее желание стонать от внутреннего заточения. Ночные часы располагают к тому, чтобы втайне чахнуть по несчастной любви.

Благо Максимилиан, который день, по неизвестным причинам не появляется на глаза. Джуана заваливает меня вопросами, а мне так не хочется говорить о чем-то. Я оторвано отвечаю, думая о Джексоне, об отце, о матери, о Ритчелл и Питере, которым я уже готова отправить голубя с весточкой, лишь бы хоть как-то достучаться до них… Несколько дней они не отвечают на звонки. Только я решилась открыться им, но они будто пропали.

Каждый вечер перед тем как уехать обратно домой я не забываю ходить к нищему Антонио и опускать в его дряблые руки обед… Он глухонемой. Но даже имея такую неспособность здоровья, он отвечает мне улыбкой. Непосильно описать, что со мной произойдет, если я позволю себе пройти мимо и даже взгляд не обратить в сторону таких несчастных. Я помогаю им, а они, принимая мою помощь, помогают этим и мне — согревают теплом душу.

С невыраженным нежеланием, с порывом жалости я сажусь в автобус, с очевидностью уже зная, что меня ожидает: поддерживать беседы с увечным, поднимать в нем тягу к жизни, оказывать поддержку, когда он имеет потребность пересесть на диван, подложить ему под спину подушки на кровать, когда не дотянется до нужного предмета — подавать его, делать массажи ног по велению врача, который не может быть с нами круглосуточно. Неимоверные усилия стоит предпринять, чтобы поднять его парализованные ноги, как тушу. «Нет необходимости в посторонней помощи, чтобы одевать меня!» — утверждает страдающий от собственной неполноценности изо дня в день, но всякую помощь принимает как неизбежность, ведь самостоятельно втащить омертвелые ноги в одежду ему трудно, поэтому без участия меня и его родных не обходится. И это только часть. Мэри так привязалась ко мне, что периодически с детской мольбой и щенячьими глазами, которым трудно отказать, просит читать ей сказки и играться с ней.

Лечение Даниэля расписано по минутам. Утро и вечер начинаются и завершаются приемом лекарств, процедурами, уколами, упражнениями, что я, кажется, потерялась в этом круговороте. «Назавтра к утру приготовлены микстуры?» — неизменно один и тот же вопрос, истекающий от Даниэля, я каждодневно слышу перед тем, как ложусь спать.

Как ни взглянешь на него, на лице его повисает вымученная улыбка, точно угасающий луч жизни. Увечье удручило его. Он стал тонко-чувствующим, дерганым, его покладистый характер принял неустойчивую форму. Временами он не прочь с большим бешенством накричать на Анхелику, ухаживающей за ним, как за малым ребенком, а часом, зарывшись лицом в подушку, горько заплакать и снова завести словесную песнь, что не хочет жить. Появилась в нем медлительность движений, речь по большей части его плавна и нетороплива, а как только воля к победе над болезнью истощается, то он словно превращается в другого человека. От того, что я стала ласковее, нежнее с ним, обволакивающая его привязанность позволила приобщиться сердцем к моему.