Счастье в мгновении. Часть 3

— Почему ты здесь? Ты болен? — Её личико осматривает отцовские темные круги под глазами, будто нарочно намазанные фиолетовой краской. — Это как-то связано с тем, что у тебя кружилась голова и ты бессвязно о чем-то трепетал? Или, когда неважно себя чувствовал и поэтому рано ушел со свадьбы Ритчелл и Питера? Ты переживаешь, что мама запретила нам с тобой общаться? Но мы не будем слушаться её, делать так, как хочет этого она, правда. Обещаю. Мы будем время от времени гулять, как в детстве, помнишь? — Столь долго скрываемые слезы, так и вырываются с его глаз. Я отворачиваюсь, чтобы незаметно вытереть слезу, невольно образовавшуюся в моих глазах. — Ты будешь приходить ко мне на показы мод, а после создадим традицию и будем ходить в кафе! Точно, папочка! — восклицает она, еще не зная всю тягость его состояния. — Я буду приезжать к тебе в Сиэтл, и, быть может, на отпуск буду оставаться там. Мама никогда не помешает нашему общению, не принимай ее слова близко к сердцу. У нее есть свои причины ненависти, но, поверь… — Она несколько секунд медлит, думая, что ошибочно затеяла тему о предательстве, что явно не утешит папу и ему не станет в одночасье лучше, если припомнить прошлое. — Папочка, что же ты молчишь? Папочка?.. — У отца текут тягостные безысходные слезы. Она касается пальцами его лица, смахивая слезы, отчего тот, вздрогнув, плавно поднимает руку и подносит к её ладошке, поглаживая ее. — Папочка, ты объяснишь? — Его слезы так контрастно гармонируют с улыбкой, растягивающей его губы, будто душа озаряется тем светом, который ему был так нужен. Слова дочери услаждают его слух.

— Моя свеча почти догорела, доченька. — Он заправляет за ухо ее непокорную прядь, сияя от этой возможности коснуться ее. — В такой миг, возможно, последний миг я счастлив, что разделю его рядом с вами. Я не доживу до рассвета. Умру при звездном свете, твоем любимом свете, крошка. Звезды сотворены для тех, у кого доброе сердце, милая. Они дышат тобою. Ты — девственное сердце звезд.

Сильные-сильные слезы выступают на глазах Миланы — слова отца касаются её сердца.

— Нет! — плачущим голосом заверяет она. — Ты что? Как ты смеешь такое говорить? Немедленно прекрати! Как ты можешь такое произносить? Мы же только нашли и простили друг друга, и ты хочешь вот так уйти, папа?!

— Я болен тем, что не лечится, Миланка моя. — Если бы эту фразу услышал иностранец, то счел бы, что этот человек незыблемо счастлив и в полном расцвете сил. Любовь к дочери, ее присутствие рядом врачевало его рану душевную, но физическую ничем не исправить, не замазать никаким средством. Счастье, испытываемое им, его же повергает во прах.

— Но мы что-нибудь придумаем, — она замечает меня, косо посмотрев, и тут же перемещает взгляд на отца. — Тебе нельзя вот так уходить! — трясущимся, умоляющим голосом говорит она, плача навзрыд. — Мы же еще столько всего с тобой не обсудили! — В порыве судорожного переживания она так быстро перебирает слова, что нужно постараться, чтобы донести до себя их смысл. — А книга! — взрывается она от слез, громко вскрикивая. — Папочка, ты же, как и тогда Питеру, подскажешь мне, какую подобрать обложку, какие выделить цитаты, описывающие её суть? Помнишь, как вы когда-то занимались с ним? А я, глупенькая, так ревновала тебя к нему, думала, что ты его любишь больше, чем меня, что на меня у тебя совершенно нет времени… Папочка! Видишь? Видишь, сколько нам нужно успеть сделать вместе?! Я так соскучилась по нашему дому, по фонтану, который ты сотворил во дворе…

— Я же так тебя люблю. — Его слезы стекают ручьем, и он даже не убирает их с лица. — А как же мое будущее? Кто будет вести меня к алтарю, кто отдаст мою руку суженному? — Понурив голову, я смахиваю с себя мурашки, а глаза постепенно набиваются мокрой влагой. Это не выразить… — Кто мне будет читать речи, доводящие до слез, и говорить, что моя дочка уже так выросла? А как же твои внучата, папа? Кто мне будет помогать? Кто? Папочка? И ты собрался улететь в неизвестную даль, когда еще столько не успел?! Ответь… — Она жмет его заледеневшую руку, вытянутую поверх постели.

А какие их взгляды… он, на смертном одре, обезумел от счастья, она — от горя и приглушенной радости слышать от него речи, подобные чувственной игре на фортепиано, где белые клавиши — его жизнь, смысл которой отдается дочери, черные — приближающаяся смерть.

— Я не успел только одно: исповедоваться перед вами.

Я поднимаю голову и что-то подвигает меня на то, чтобы я сел к нему на край кровати.