Счастье в мгновении. Часть 3

— Не надо, Ритчелл. Мне ясен смысл её слов! Она разгадала меня! И попала в глубоко запрятанное место в душе, в тот защитный фасад, ограждающий меня от слабости и безволия. И я признаюсь перед всеми! — Оглушает всех, обращаясь строгой речью: — Да, я такой. Да, в моей распавшейся семье никто не показал и не открыл мне азы настоящей любви, никто не проявлял её ко мне. Меня редко обнимали, меня редко хвалили, обо мне редко заботились. И, честно, я пытался найти эту недостающую любовь в тебе. Я поглощал её, хотя должен был её впитать еще с материнским молоком. Ты давала мне то, чего не давала собственная мать. Я — узник своего разрушенного внутреннего мира. А с тобой, любимая, я мог отключиться от себя. Это проклятье! — взрывается он. — Это проклятье, что я такой тонко чувствующий человек. Эмоциональный инвалид! Наверное, из того отношения, что проявляли ко мне, я должен был сделаться черствым, жестоким… Но нет. Я не показываю, как меня ранит и малейшее отвержение. И ты, ты стала для меня тихой гаванью. И я хотел бы не быть зависимым от тебя, но не могу… не могу… Ты дарила мне то, чего я не получал в детстве и я, как оголодавший лев, вкушал твою любовь, заполняя пустоты, под действием тактильности — с каждым прикосновением твоих губ. Да, я не умею сопереживать так, как ты: я сделан из другой породы. Я сам убегал от себя, с головой погружался в работу. Я уходил от возникающих сложностей, поэтому и часто был подвержен выгоранию. Я делал попытки не показать свои слабые уязвимые места, оттого и казался другим закоснелым мужчиной-роботом. Я страдал от самого себя. Какой-то мотив толкал меня быть совершенным во всем… И я хотел разузнать в самом себе, что это за мотив. Никто из вас троих не знает обо мне одну важную вещь… Я лечу эти травмы по сей день, ровно два года.

— Я не могу поверить, брат! — Глаза Питера, как и мои, лезут на лоб. Интенсивное тиканье сердца вызывает неровное дыхание.

— Джексон, как же ты пришел к этому?.. — с таким тяжелым сожалением в голосе отзывается подруга, внезапно зарыдав.

— Когда знаешь, что есть ради кого стать лучше, что является главным стержнем любого движения вверх, я и пришел к этому. Я разбираюсь со своими проблемами с личным психологом и прилагаю неимоверные усилия, чтобы навсегда из меня исчез резкий голос матери, раздающийся эхом внутри меня каждый раз, когда я счастлив: «Ты не заслужил этого! Ты неудачник! Зачем пытаться? Ты не можешь и трех слов связать, какой из тебя выйдет руководитель?» Я жил в рассаднике с плодородной почвой для размножения травм, я постоянно сурово себя оценивал, ругал за малейшую ошибку, меня настоящего отвергали, критиковали, и я создал нового Джексона, на вид уверенного и доминирующего, а внутри — закомплексованного жертву и погрязшего в дыре своих чувств, рвущих на куски, от которых не сбежишь и не укроешься. Внутренняя жизнь отличается от внешней. Внешнюю я смог организовать, разложить по полочкам, сотворить механизм работы компании, правда, чего мне это стоило — бессонные ночи, проведенные в поисках идеальных идей, поскольку для меня все должно быть продумано до мелочей, а внутреннюю… так и не удавалось. Подвергшаяся землетрясению, она стала трудно восстановимой. Чувство собственной никчемности преследовало меня, я убеждался, что никогда не буду достаточно хорош ни в одной сфере, не устроюсь на работу, не смогу достичь чего-то… Однажды я поставил себе цель — стать независимым, кардинально измениться, сменить образ своих мыслей, чтобы, смотря на себя в зеркало, я видел другого юношу… И так я обратился к психологу. Я знал, что не понравлюсь окружающим таким, каким был. Терапия помогала мне, но не сразу. Если бы не она, я бы и не приехал однажды в Мадрид. Но детские раны настолько глубоки, что не все они, как сказал мне доктор Фишер, исчезнут до конца, не оставив и мазка от долгого существования. Ибо истинная природа человека уникальна при рождении и есть в нас такие черты, которые невозможно уничтожить. В глазах окружающих я какой-то заумный гений, но никто не видит детей внутри нас. Но всё это я делаю не только для себя! — На мгновение он приостанавливается. — Я так хотел, чтобы в будущем, когда у меня будут дети, стать для них таким отцом, которым бы они гордились и любили, когда меня уже не станет. — Меня настолько сильно трогают последние высказывания, что я усиленно реву и закрываю глаза ладонью. «Я задела его самую сильную детскую рану».