Потеряна она там навсегда. Горькие предчувствия переполняют мое сердце. Я это знал еще с первого дня, как она попала туда. Напрасно мне казалось, что после той ночи, на свадьбе брата, все было решено. Но… слишком много преград, чтобы быть нам вместе. И самая главная из них — мы сами. Нас объединит, кажется, только чудо. Я терзаюсь бессильной яростью, страшно гневаясь на то, что она не перестает брать на себя чужие проблемы, но, если через год, два, пять она вернется, я беспрепятственно приму её… пусть и она причиняет мне боль. Ник справедливо признавался, что обделили ее в детстве тем, что не показали, как это любить себя, выбирать себя, защищать себя… самой принимать решения. В силу чего она и подвергает себя лишениями. Уже столько месяцев изучая психологию, я еще кое-что понял в отношении Миланы. Ее отец рассматривал дочь как продолжение самого себя и пресекал любые попытки стать ею самостоятельной. После начались контролирующие действия и со стороны ее матери. Она пыталась вырваться на свободу, а когда вырвалась, то все равно тот эмоциональный инцест, с которым она жила, его проявления, в ней не устранились, и она и по сегодня невидимо, но зависима от матери и ранимо-неуверенная в себе.
Вся роковая четверка с детьми двинется в Испанию завтра, днем, на частном самолете. А я полечу ранним утром на другом рейсе и сразу же, как прибуду, отправлюсь к Николасу, на встречу. Передам ему управление филиалом, а потом… потом… улечу в Нью-Йорк, займусь работой, продолжу лечение. Тайлера попрошу побыть в Мадриде, караулить Милану и семейку Санчесов. Брендон добился своей цели. Я буду жить без неё. Может, оно и к лучшему. А дальше… а дальше неизвестно.
Наши ошибки стоят нам глубокой сердечной раны…
Пора и мне быть взрослым и не позволять себе высказывать ни малейшего осуждения другим поступкам.
«А не всему ли виной родительские проклятия?»
Наказывал я Мейсона, чтобы он поддержал Милану, ни единого неприятного слова не сказал в ее адрес, а сам сотворил непоправимое. В пылу гнева я забыл, что душа, оплетенная скорбью, не дает уму быть живым. Вот и случаются неясные порывы.
Боже! Я-то уеду, но как без нее существовать? Где эта безмятежность прежних лет? Как обрести её вновь?
Ясные воспоминания того счастливого дня, когда мы были здесь с Миланой, проникают в меня. Не забыть то лето, когда я ушел с головой в омут любви… Я был опьянен ароматом ее губ вкуса спелой вишни и так жаждал влить этот сок в свое дыхание, когда роса на девственном бутоне еще не исчезла. Обезумевшее от страсти юное сердце помнит всё: признания, взгляды, прикосновения… Сам того не подозревая, я овладевал ею при каждой встречи глазами. А когда мы, увидев друг друга вновь, стали друзьями, то это подожгло меня еще сильнее. Зачем я вспоминаю всё, что было?
Помнятся слова Ника: «Жизнь такова, что нам, хотим мы этого или нет, суждено что-то или кого-то терять, но ведь еще столько всего другого есть в жизни, чего мы не замечали».
Я всегда видел в ней свою противоположность. И спустя годы это осталось неизменным. Соединяя в себе злость и неуправляемую ярость, я зачастую отталкиваю от себя людей, а она же своей незримой добротой растопляет в каждом неукротимую злобу. Я, кажется, исчерпаю весь запас гнева на невиновного ни в чем человека до того, как начну рационально мыслить, она же — приложит к этому же человеку свою душу, как листик подорожника к открытой ране, и вытащит всё свое сердце, устремив его к обездоленному, грубому, желчному. Ее видение на мир совсем не такое, как у меня. Я смотрю на кого-то и оцениваю его по своеобразным характеристикам, уделяя внимание тому, имеет ли этот кто-то способность логически думать и усердно ли он работает. Она же — видит внутреннее скопище всякого рода пороков и добродетелей, но их неравенство так же, как и отсутствие последних, не изменяет её порывам. И видит она никак не глазами, а сердцем. Будь она слепа — ее существо, со скрытыми от взора окрыленными плечами, было бы прежним. Ей удосужено боготворить из безобразия красоту, из алчной души в великодушную, из поникшего сердца в счастливое. Ни дня не прошло, чтобы я не тронул одну и ту же свою многолетнюю мысль — в ней есть что-то, роднившее её с ангелом. И прикасаясь к нему, наверное, я и должен нести кару, ибо так далек от той приближенной к идеальности сути, взращенной в ней… Я — демон, она — ангел. Я — тьма, она — свет. Я — ночь, она — звезды. Меня тянет к ней, поскольку в ней есть то, чего лишен я.