Счастья хватит на всех

— Юбилей же «Газпрома». Деду пригласительные дали, — охотно делилась новостями бабуля. — Такой хороший концерт! Детки танцевали, местный коллектив. А потом смотрю, выходит твой Туманов! И что ты в нём нашла? Так сильно он постарел! И голос совсем уже не тот!

Не тот как когда? В бабушкиной молодости? Эту чёртову фразу про «не тот голос» я слышала от неё всегда, как только речь заходила о Всеволоде Алексеевиче. И когда ему было пятьдесят, и когда исполнилось семьдесят. Бабушку заело. Или ей доставляло садистское удовольствие меня задевать? Впрочем, когда голос у Всеволода Алексеевича действительно задрожал и заскрипел, я уже научилась держать и язык за зубами, и эмоции глубоко в себе.

А для меня он всегда был «тот». Тот единственный голос, который всё внутри переворачивает, душу вынимает. Пусть без прежней силы, без двух октав, предмета его гордости в молодые годы, пусть даже с астматическим свистом на вдохе, который уже трудно скрыть, как бы ловко он ни отдалял микрофон. Знаете, я даже больше люблю его поздние записи, а ранние, те, которые ещё бабушка слушала, где голос был «тот», почти никогда не ставлю. Для меня молодой Туманов — просто какой-то робот, извлекающий звуки. Он не задумывается, о чём поёт, только наслаждается юностью, силой молодых лёгких, собой на сцене. Неинтересно. Я люблю пусть не такой сильный, но проникновенный голос, с бархатными интонациями, с умением донести каждую фразу, наработанным не консерваторской муштрой, а годами практики, со смыслом, в каждое слово вложенным.