Счастливая черкеска

Строительство к тому времени уже шло чуть не во всю, а у меня лежали копии нескольких до отчаяния тревожных писем в правительство: нельзя строить, нельзя — ни в коем случае! Мало того, что станица Мостовская, рядом с которой должна была расположиться атомная станция, лежит на карстовых породах, и в случае аварии вроде Чернобыльской зараженными могут оказаться все реки и все, какие есть на Северном Кавказе, подземные источники, в том числе как знаменитые на весь мир Минводы, так и недавно открытые, с запасами ещё большими. Дело еще и в том, что Мостовская, Мостыэти самые, находятся ну, максимум в сорока километрах от Ахметки, а воздушные потоки, «женившись» там, — со «свадебки» этой самой — со скоростью курьерского поезда тремя коридорами с бешенной скоростью устремляются потом на восток: один через Астрахань, и два — один за другим — посеверней… Неудержимо мчат до Урала, а там, если метеоусловия не воспрепятствуют, переваливают через русский «Каменный пояс» и уже беспрепятственно летят через всю Сибирь к далёкому, но «нашенскому» пока Владивостоку… любопытная картинка, не так ли?

И думай, что хочешь: свои недоглядели с проектом? Или чужие слишком далеко видели?

Когда мы снова с ним встретились, Иван Кузмич сказал не только с явным облегчением, но как бы даже и с торжеством:

— Пришлось в Москву по другим делам, но заодно решилось и это, насчет атомной станции: удалось-таки убедить Михаила Сергеевича. Но чур уговор: ни в коем случае в печати об этом — ни слова. Это ведь не только над нами висит, в других местах — тоже… Узнают, что нам он пошел навстречу — от других не станет отбоя… помолчим?

Единственное, что меня тогда чуть царапнуло — придыхание, с каким Полозков о Горбачеве говорил… но мы потом дадим Ивану Кузмичу возможность ещё разок о бывшем нашем ставропольском соседе, будь не к ночи помянут, высказаться — договорились?

А тогда, в брунькиноймашине, я вознамерился было печальным знанием своим поделиться, но вдруг, и действительно, расхотелось… Вон как заботливо усаживал Володя свою лебедушку на переднее сиденье: чтобы хорошо было видать наши горы. Вон как руку ей подает, когда высаживает, как, обнявшись, идут они к закрайку дороги, чтобы глянуть вниз, на долину… Как, возвратившись после пробежки своей от полноты чувств или после того, как спел ещё песню, тут же ладонь её берет в свои обе.

Медовый месяц у них!

А горьких слов им ещё успеют наговорить, успеют…

Мы уже миновали мост через буйную Лабу, уже побывали в Псебае, поставили свечки в безлюдной после полудня церкви «Николы Морского», как тут её зовут, — по прихоти судьбы якобы, а в самом деле, само собою — по промыслу устроенной в сухопутной этой, предгорной станице моряками… Как раз проезжали мимо того самого городка для строителей атомной станции, который успели-таки перед Мостовской возвести, когда Иван Петрович досадливо крякнул:

— Эх ты, какое дело!.. Ведь вот: большое начальство даже за малый недосмотр вечно ругаем, а сами, сами-то!

Перед этим он только что рассказывал, что учился в одном институте с Рыжковым: на том же факультете, на том же курсе. Однокашники! И так теперь надеялся председатель станичного совета на Председателя Совета министров, но нет, нет: видно, что упустил он дело свое из рук, упустил…

— Что, Иван Петрович, случилось-то?

— А ведь думал ещё, — продолжал он как бы сам с собой разговаривать. — Думал: надо канистру с бензином взять, надо! Хоть и попахнет в машине, да зато гарантия, что не будем тут загорать…

— Бензин кончился?

— Да нет ещё, но вот-вот.

— Тут же рядом заправка, — сказал я тоном знатока здешних мест. — Как раз на этом краю Мостов… Будем мимо… или до неё не дотянем?

— Дотянуть-то, может, и дотянем, но кто ж нас там ждёт — с бензином, эх!

— На то и заправка, чтоб…

— Да тут его и в хорошие времена было не разжиться, — не дал мне Иван Петрович договорить. — Про посевную, Леонтьич, не забыл? Все подъела. А где-то ещё пересевают да пересаживают… эх, право! Думал, пожалею гостей… может, хватит. И хватило в другой бы день, а тут — и то показать охота, и это показать… заманивают! Места-то.

— Волшебные места! — горячо откликнулась Марина. — И правда, — волшебные…

— Вот… а теперь, видите!

Машину между тем стало подёргивать, и Брунька остановил её:

— Давайте выйдем. Девчата постоят, а мы качнём её с бока на бок, там у неё как будто пазухи…

Из «пазух», как ни старались мы, вылилось, видать, совсем немного — скоро пришлось нам «голосовать».

— До заправки дотянуть! — убежденно говорил я притормозившим.

Усмехались почти все, а отъезжали, не дав ни капли, все абсолютно.

— Романтик ты, Леонтьич, — покачивал головой Брунька. — Ох, романтик — какая тебе в начале мая заправка?!

Но что оставалось?..

До заправки на старом «зилке» дотащил нас веселый парень в застиранной гимнастерке. Подмигнул забросившему в кузов трос Бруньке, повел на меня подбородком и пальцем возле виска повертел: мол, везёшь больного?