В торжественный, как похоронная музыка, сценарий, с душевной болью составленный приехавшим на именины родной станицы из Горячего Ключа учителем истории Константином Дмитриевичем Ереминым, бывшим жителем Бесстрашки, кто-то из нынешних насельников счел нужным внести уточнение. Под последними цифрами углем коряво приписано: «вместе с чеченами».
Прежде чем сесть в машину с Брунько, долго мы стояли перед этой казацкой «стеною плача», а когда поднялись на взъём за станицей, на продолжение хребта и в первый раз вышли, чтобы оглядеться окрест, Володя вдруг запел — словно вскрикнул:
Эту песню «Казачий круг», как правило, начинал, когда уже хорошенько распелись, когда всех объединило ощущение того самого товарищества, о котором почти две сотни лет назад воскликнул пламенно Гоголь: нет уз святее него!..
Значит, Володя не выходил из того душевного состояния, которое обрел на собственной свадьбе — среди тех, кто верность братству казацкому пронёс, и в самом деле, через века.
К этому времени я уже начал корпеть над переводом романа своего адыгейского друга,
В объяснении к тому, почему в прошлом веке так надолго затянулась Кавказская война или, если хотите,
А горцы между тем ведь и сами — давно с усами.
Только представить, каких мучений стоило пылкому, предположим, кабардинцу выслушать плохо говорящего по-русски медленного эстонца! Но — терпеливо слушали. И слушали прибывших от «нэньки» чернобровых парубков, которые думки свои запевали теперь не с бандурою на коленях — с автоматом Калашникова… И само собою — поляков, как без них, давно известно, что настоящий поляк — «до каждой стенки гвоздь», где бы стенка не возвышалась.
И вот между делом слушали — пока сами на родном-то, непонятном пришлецам языке перебирали местные варианты: может, все-таки Конфедерация народов Кавказа? С включением в неё Единой Черкесии — от Черного моря и до Каспийского? А то ведь можно, и в самом деле, досидеться до того, что весь Северный Кавказ незаметно, как в постели, подомнёт под себя любвеобильная Великая Армения: от подножия Арарата на юге и до московских Воробьевых гор — на севере…
По этой верхней дороге, которой мы теперь ехали, Бесстрашная соседствует со станицей Отважной, одним своим краем лежащей на хребте, как в Сибири сказали бы —
А какая была станица!
До сих пор уцелели здесь дома дореволюционной, почти столетней постройки, и смотрятся они, хоть пребывают почти в запустении, не хуже остальных, нет. Когда в станицах окрест торопливые внуки решают покончить, наконец, с окончательно якобы обветшавшим наследием своих прадедов, зубья самых совершенных импортных пил начинают искрить над выдержанным когда-то в воде кубанским дубом…
Недаром именно из него сделаны столы и скамьи в привередливом и чопорном парламенте Англии… вот у кого не грех поучиться!
Ведь «Англия всегда права, права она или не права».
Это Россия сама себя во всём винит первая!..
Только ли чуткая от природы совесть в том виновата? Или стало слишком уж много тех, кто искусственно поддерживает в ней постоянную боль?..
Из расположенной за перевальцем, уже в долине Лабы станицы Цафисской мы повернули не на равнину направо, а влево — вглубь гор, и я удовлетворенно хмыкнул: угу! — В Ахметку, Иван Петрович, заглянем?