Счастливая сколопендра

Наступил август. Я не работал уже два месяца и потихоньку сходил с ума, особенно без коллег и поездок в метро. Я вдруг осознал, что работа в офисе – это не так уж и плохо. Пожалуй, это даже хорошо. Возможно, даже привилегия. Кому-то моё утверждение может показаться нелепым, но уж поверьте мне на слово. Хлебнув «счастливой» безработной жизни, я со всей очевидностью понял, что именно работа меня социализировала. Отказавшись от неё в пользу писательства, я фактически отказался от своего круга общения. Теперь, после того как я уволился, только мама и Галя знали о моём существовании.

С деньгами тоже начались проблемы. Их почти не осталось: жил я на пятьсот рублей в день. Выглядело это примерно так: макароны – пятьдесят рэ, кусок сыра и чипсы – по сто, пиво – двести пятьдесят. Как раз пять бутылок (дешёвый пластик я отвергал): две – днём и три – вечером. Ровно столько, чтобы с утра не было похмелья, потому что к похмельям я потерял всякую толерантность. Я боялся их пуще огня. Думаю, это и стало главным препятствием к моему алкоголизму, но всё же не помешало мне стать алкоголиком на минималках. Ну хотя бы не забулдыгой – это меня уже радовало.

Не радовал творческий процесс. Писалось мне тяжело: по рассказу в неделю, а то и в две. Темп был очень медленным, а качество – скорее, посредственным. Я-то думал: стоит мне только скинуть офисные кандалы – и всё сразу наладится. Работать я буду с утра до вечера и напишу сто рассказов подряд, но не тут-то было. Вставал я поздно, около десяти. Пил растворимый кофе и гулял до двенадцати. Потом читал книгу и только в час дня принимался за творчество. Попишу минут тридцать, встану, пройдусь. Открою пиво. Вздремну. Через час ещё пауза, но теперь дольше. В общем, больше отдыхал, чем занимался литературой. В неделю мне удавалось написать дай бог три тысячи слов. Три жалкие тысячи слов! Мало. Очень мало. Я обязан был делать столько же в день.

– Почему все твои новые рассказы такие короткие? – спросила у меня однажды Галя. – Мелочно у тебя всё как-то стало. Одно мельтешение.

Я замялся: удар был ниже пояса. По правде говоря, меня и самого уже навещали такие мысли, но я боялся… просто не мог себе признаться в том, что трачу время на лабуду, на ерундовые сюжеты, в которых нет морали – только тупое и вязкое действие. Потуга на бытописательство.

– Как у Шукшина. По две, максимум три тысячи слов, – промямлил я в своё оправдание. – Понимаешь, я сейчас экспериментирую, пытаюсь скрестить Шукшина и братьев Стругацких. То есть пытаюсь делать фьюжн: короткий рассказ с элементами философской фантастики.

– Всё понятно теперь, – ухмыльнулась киргизочка. Она терпеть не могла советских писателей.

Мои новые рассказы ей тоже не нравились. Галя, не стесняясь, утверждала, что они – хлам, вымученные и без динамики. Я и сам чувствовал, что пишу теперь некачественные тексты: натянутые, беззубые и с фальшивыми диалогами. Одним словом, второй сорт. Я пытался исправить ситуацию, но, как пел великий Андрей Миронов, рассказ не пишется, не растёт кокос. После увольнения я попал на остров невезения. Я заразился творческой импотенцией, которая прогрессировала тем больше, чем дольше я не ездил в офис. Очевидно, что отсутствие работы, то есть жизненного графика, превращало меня в развалину. Нужно было срочно укрепляться.

«Буду искать подработку», – решил я.

Именно подработку – и никак иначе. Грузчик, сторож или курьер – всё это мне подходило. Лишь бы не пятидневка. Полный рабочий график я больше не рассматривал. Мой мозг мне нужен был самому: для собственной цели – для творчества.

* * *

– Буду в восемь. Встретишь? – спросила Галя по телефону.

Она уже ехала в маршрутке от метро «Новогиреево».

– Конечно!

Я быстро оделся и побежал на остановку «Улица Победы».

Два-три раза в неделю Галя приезжала ко мне в Реутов после работы. Трудилась она в транснациональной компании, поэтому деньги у неё водились. Киргизочка всегда привозила с собой разные вкусняшки: дорогое вино, вяленые маслины или, скажем, твёрдый сыр – чаще всё сразу. Мы ели, пили, смотрели «ютуб» и потом трахались: обычно два раза подряд. Остыв после секса, мы опять садились за стол и продолжали банкет, обсуждая последние новости.

Наговорившись о них вдоволь, мы переходили к десерту. Я показывал Гале то, что написал с нашей последней встречи. Киргизочка обязательно начинала критиковать, буквально разносила меня в пух и прах. Но, успокоившись, обязательно предлагала конструктив: где и что нужно исправить. Я со всем соглашался и перелопачивал текст. Становилось не всегда лучше, но зато Гале было приятно. Я изо всех сил старался делать её сопричастной к своему творчеству. Это был мой подарок ей, потому что никаких других подарков у меня для неё не было. Это был даже не подарок, а бесценный дар. Это была наша с ней главная скрепа. И я с тревогой наблюдал, как она ржавеет, стремительно истощаясь.

– Ваня пошёл на сделку со следствием, – сказала Галя, снимая кроссовки. Она приехала ко мне с пакетом еды. – Адвокат уверен, что Ваня получит только десять лет. Может, чуть больше.