Счастливчик

Он был впечатлён моей карьерой — рад, что ему довелось достаточно ей насладиться. Сам он по природе был человеком осторожным и принятые мной риски (хотя и при его обильной, но вынужденной поддержке) были возмутительны, но окупились сполна. Будучи гордым за меня и щедро хваля, он изменил тон общения, хотя, справедливости ради, стоит сказать — сучилось это как раз благодаря моей успешности. Просто теперь я был неприкасаемым, и он знал это. Но взять его с собой на отдых или покататься вместе на машине — одни из самых приятных моментов в жизни. Он будто был причастен к волшебству, и подтверждением тому был инцидент с «Эмми».

Итак, какие выводы он сделал бы из будущих событий? И как бы его точка зрения отразилась на мне? Боюсь, для него мой диагноз стал бы подтверждением его самых мрачных взглядов на мир. Подтверждением того, что счастье и успех не заслуживают доверия. Он считал, что жизнь построена на строгой системе компенсаций, где каждое приобретение должно быть покрыто равнозначной потерей. Не могу утверждать, но почти уверен — он посчитал бы мою болезнь абсолютной платой за весь мой успех. Вряд ли это ободрило бы меня. Временами я и сам так думал, но вера — ни что иное, как обычное предубеждение — придавала сил.

Много всего хорошего случилось в моей жизни после мрачных дней того периода, и я хотел бы, чтобы отец дожил до них и увидел воочию. Он умер как раз перед тем, как дерьмо разлетелось в разные стороны, и я очень рад, что ему не пришлось переживать из-за этого, но и удовлетворения тоже не испытываю. Хотя бы он прожил достаточно, чтобы увидеть магию и насладиться ей, принять участие в успехе своего сына. Потом было ещё больше магии, и мне бы очень хотелось разделить её с ним.

ДИАГНОЗ: ОТРИЦАНИЕ

Нью-Йорк, октябрь 1990.

В одно утро, чуть меньше двух лет спустя, я шатался по коридорам нью-йоркской больницы «Маунт Синай Хоспитал». Сверив имя врача и номер его кабинета, написанные на указателе в огромном холле больничного атриума, с тем, что было указано на клочке бумаги, принесённом с собой, я засунул его в левый карман. И вот после десяти минут блужданий я забыл номер кабинета. Что ж такого? — залезь в карман да посмотри.

Не так-то просто теперь было это сделать: иногда, особенно к полудню, симптомы почти пропадали, и я мог пользоваться левой рукой точно так же, как в предыдущие тридцать лет жизни, например, достать клочок бумаги из левого кармана джинсов. Потом без каких-либо видимых причин она опять начинала бесконтрольно трястись, — как сейчас. И достать бумажку я мог только по счастливой случайности. Приходилось нащупывать её правой: в лучшем случае это было неудобно, а в худшем — доходило до матов.

Всюду сновали медсёстры и врачи в белых халатах. Они непременно узнали бы имя врача, которого я искал и подсказали, где его найти, но тут была небольшая проблемка — они узнали бы и меня. Не хотелось, чтобы потом по закромам разносились слухи: Майкл Джей Фокс замечен в одной из лучших неврологических клиник Северной Америки, специализирующейся на лечении болезни Паркинсона.

Прошло пару недель с установления диагноза, вне семьи о нём знали всего несколько человек. Я не хотел, чтобы о болезни знал кто-то ещё, кроме тех, кого она непосредственно касалась. А искал я врача по прозвищу «Биг Макети Мак» — уже третьего, и надеялся последнего специалиста, который должен был высказать своё мнение по моему вопросу. После ещё нескольких минут блужданий по коридорам, я наконец-то нашёл неврологическое отделение, а там уже и сам кабинет врача. Я удивился: в его приёмной никого не было. Я стоял всего в нескольких шагах от его рабочего места, где начинает действовать врачебная тайна.

Сестра-помощник, сидящая за столом, провела меня в осмотровую. Сказала, доктор подойдёт через пару минут. Когда я снял кепку и пиджак, она заметила дрожь в моей левой руке.

— Всё в порядке, не стоит так нервничать.

На секунду я задумался, потом до меня дошло, что она говорит о треморе.

— Ах, это, — ответил я. — Поэтому я сюда и пришёл. В смысле, к неврологу.

После обоюдного смущения она ушла и закрыла за собой дверь. Через минуту дверь снова открылась и вошёл врач собственной персоной. Выглядел он так, как мне его описали — поджарый, грозный, с места в карьер.

— Говорят у вас диагностировали болезнь Паркинсона, — пробурчал он с некоторым недовольством. — Сколько вам лет?

Тридцать, ответил я. Он покачал головой, будто был раздражён тем, что ему приходится тратить на меня время.

— Что я могу сказать… Сомневаюсь, что у вас БП. Возможно эссенциальный тремор[52]или что-то ещё. Вряд ли человек вашего возраста может иметь болезнь Паркинсона. Но раз уж вы здесь — давайте я взгляну.