Счастливчик

Я написал «якобы», потому что вполне возможно глубинной целью этих празднований было желание прогнать чувство страха и ощущение того, что я всего этого не достоин. Но внешне я этого не показывал, иначе чем бы обернулись для меня 80-е, если бы во главе всего стоял отказ? Я сидел, крепко вцепившись в сук на вершине высокого дуба с бутылкой шампанского и распевая «Мы чемпионы» вместе с сотней верных товарищей. И кроме редких дней, когда по утру в голове копошилась армия огненных муравьёв, — не было никаких других последствий. Все знали, кто я и как много я работаю — таков уж Майк, ему тоже нужно выпускать пар. Фраза «я был пьян» — стала дежурной на все случаи жизни.

Когда 80-е уступили место 90-м, моя брак с Трейси, относящейся к типу людей «бокал шардоне за ужином» (не помню, чтобы когда-нибудь видел её пьяной), привёл к добровольному отказу от спиртного. Я был готов принять более спокойную жизнь. Мои дни, регулярно проводимые за кулисами рок-концертов и в ВИП-ложах нью-йоркских ночных клубов, подошли к концу. Я рад был поменять попойки с корешами на время с женой, а позже — и с нашим малышом. Пусть мой новый образ жизни определённо стал менее социальным, но в нём всё-таки осталось место для выпивки.

Будучи и так опьянённым Трейси, я редко когда просто так выпивал бокал вина или пару бокалов за ужином. Будто подписываясь под её убеждением, что главная цель выпивки — сам процесс, а не опьянение. И всё равно по случаю позволял себе выпить, например, во время путешествий, и даже пойти в загул, если съёмки фильма проходили на выезде. Но в целом я был в завязке и не плохо себя при этом чувствовал… по крайней мере до тех пор, пока дверь бара оставалась чуть приоткрытой.

В 1991 с вынесением диагноза, произошёл очередной сдвиг в моих отношениях с алкоголем. С 80-х его количество всё ещё потихоньку уменьшалось, но его предназначение претерпело жуткие изменения. Где-то в глубине души я всегда знал, что вся роль алкоголя — заполнение пустот, маскируя необходимость быть чем-то большим, чем я уже был. Сейчас же без притворного празднования, без товарищества, служивших ширмой для злоупотребления, я жаждал алкоголя, как прямого средства побега от своего положения. Пил без удовольствия, в одиночестве, только, чтобы дистанцироваться как можно дальше. Теперь алкоголь стал лекарством для души и помогал уединиться.

* * *

Мы вернулись в Нью-Йорк в начале весны 1992. Трейси была занята в новом спектакле Нила Саймона «Женщины Джейка». Перед постановкой на Бродвее, несколько недель репетиции проходили на выезде в Северной Каролине. Примерно в то же время, в начале мая, должны были стартовать съёмки «Ради любви или денег».

Как только съёмки начались, я почувствовал себя несчастным. В разгар всего этого внутреннего смятения и психологического преодоления неудивительно было, что я согласился играть этого персонажа — хитрого, шустрого консьержа в одном из роскошных отелей Нью-Йорка. Консьерж, каким он изображён в фильме — был махинатором, готовым на всё для своих постояльцев, лишь бы выманить у них побольше чаевых. Он мечтает когда-нибудь стать владельцем собственного отеля, но из-за своей безудержности и боязни потерпеть крах в достижении своей цели не придумывает ничего лучше, чем плыть по течению — просто крутиться, как белка в колесе, надеясь, что кто-нибудь подкинет орешков. Для меня это было топтанием на месте.

В плане актёрства я чувствовал, что повторяюсь, но не смел жаловаться об этом Трейси. Боялся, что она скажет что-то вроде «я же тебе говорила». Может это было и неправильно было с моей стороны, но я ещё глубже уходил в изоляцию. В конце рабочего дня я мог выпить пару банок пива в своём трейлере, и ещё пару в машине по дороге домой. За ужином спросить Трейси, не хочет ли она вина. Если она соглашалась, я выбирал бутылку, наливал нам по бокалу и возвращался с бутылкой обратно на кухню якобы с намерением положить её в холодильник. Во второй руке я украдкой сжимал другой бокал. Оказавшись на кухне быстро приканчивал остатки вина, бутылку выбрасывал в мусорное ведро через кухонный лифт. Брал из винного шкафа такую же, открывал и отпивал до уровня предыдущей бутылки. Возвращаясь с кухни, делал вид, что все эти пять минут проверял жаркое. Потом допивал вино из бокала Трейси, если она больше не хотела, и в конце наливал ещё порцию в свой.

При всех стараниях, я понимал, что у меня не очень хорошо получается скрыть алкогольную зависимость. К концу ужина, голос становился неуместно громким, а слова превращались в кашу. Бывали ночи, когда я дожидался, пока Трейси заснёт и втихаря продолжал пить. В тех случаях, когда она застукивала меня, я начинал защищаться и огрызаться. Моё поведение отдаляло меня от моей семьи и это пугало, но страх затмевался другим более жутким — падением второго ботинка. Я оказался припёртым к стене и не знал, в какую сторону отпрыгнуть.