Счастливые сестры Тосканы

Я пообещала Рико, что вернусь в Треспиано, но при воспоминании о холодном каменном доме, о жестоком нраве отца у меня подкашивались ноги. Да, со временем мама с папой наверняка простили бы меня. Но у родительского прощения была своя цена. Они хотели, чтобы я поехала вместе с Розой в Америку и вышла там замуж за Игнацио. А это представлялось совершенно невозможным. Я уже была замужем. Я была связана узами брака с мужчиной, которого любила всем сердцем.

Прошел час, потом второй, а я даже не начала паковать вещи – не могла. Я решила подождать до завтра. В нашей маленькой квартирке, где до сих пор еще висела в шкафу рубашка Рико, а в стаканчике возле раковины рядом с моей стояла его зубная щетка, мне было не так одиноко. Здесь я могла спать, укрывшись потрепанным одеялом, которое мы с Рико делили на супружеском ложе.

Прошел день, второй, третий. Возвращение под родительский кров представлялось мне походом в дремучий лес, где в чаще между деревьями клубится ядовитый туман. В моей душе поселился страх. Потом пришла способность сопротивляться. К концу недели я приняла решение: я не вернусь в Треспиано. Я не могла покинуть эту маленькую квартирку над пекарней, единственное место, где чувствовала себя действительно дома.

Но Рико-то думал, что я отправлюсь в Треспиано и стану там ждать от него весточки. Он будет писать на папин адрес.

Я написала Розе и попросила ее пересылать мне послания Рико. В том, что они будут приходить, я ни секунды не сомневалась.

Спустя еще неделю я устроилась на вторую работу. Утром я пекла хлеб в пекарне на первом этаже, а по вечерам мыла посуду в пиццерии неподалеку от дома. На две зарплаты, хотя и скромные, можно было сводить концы с концами.

Каждый день я молилась за Рико, я просила Бога, чтобы Он дал ему здоровья, сил и мужества. Прошел месяц. Каждое утро после смены в пекарне я бежала на почту в надежде, что там меня ждет весточка от Рико. Но письма приходили только от Розы. Сестра на многих страницах изливала мне душу: ей казалось, что между ней и Альберто образовалась пропасть. Роза была уверена, что не заслуживает его и что однажды муж непременно ее бросит. По ночам она просыпалась вся в слезах, а когда искала у Альберто утешения, он не понимал, почему она беспокоится. Он называл жену глупой, и ей от этого становилось только хуже. Роза делилась своими страхами с мамой; та заверяла дочь, что все наладится с рождением ребенка. И, только описав все свои страдания, сестра делала короткую приписку: «От Рико по-прежнему ничего».

Я чувствовала, что Роза изменилась: в ней постепенно накапливалась горечь, она замкнулась, а мысль о том, что Альберто ее разлюбит, превратилась в навязчивую идею.

Когда мне становилось особенно тяжело, я начинала сомневаться в том, что любовь вообще существует. Может, мы с Рико изначально были обречены на сердечные муки, поскольку стремились обрести невозможное?

В феврале, самом непогожем и тоскливом месяце года, грусть превратилась в отчаяние. Я не чувствовала солнечного тепла. Не слышала смеха. В свободные от работы часы я сочиняла письма и, прекрасно понимая, что не смогу отправить их Рико, умоляла его вернуться. Я описывала ему свои страдания, признавалась в том, что на самом деле не такая храбрая и самоотверженная, какой хотела казаться. Я отчаянно нуждалась в нем, и для меня теперь уже было не важно, что Рико сейчас нужен своей семье. Какое мне дело до других?

Жизнь монотонно перемалывала один бессмысленный день за другим. С шести вечера до двенадцати ночи я мыла посуду в пиццерии, а с четырех утра до двух дня пекла хлеб в пекарне «Пьяченти». Силы закончились, и мной овладела апатия. Днем, в перерыве между двумя работами, я лежала на кровати и тупо смотрела на слова, которые вырезал над дверью Рико. Я отчаянно пыталась заснуть, но мешало яркое солнце. Четыре стены, которые когда-то хранили наш смех и нашу страсть, превратились в душегубку, где было просто невыносимо находиться. Шум с улицы проникал в открытые окна: голоса девушек, которые оживленно болтали на крыльце пекарни. Радостный женский смех. Я и сама когда-то была такой.

У меня потрескались губы, во рту появился привкус картона, я не могла не только есть, но и пить. Однажды, услышав, как меня рвет в туалете, хозяин пиццерии отправил меня домой посреди смены. Было девять часов вечера, на улице уже стемнело. Мне мерещилось, будто за мной идут какие-то злодеи. В дверях зданий прятались чьи-то тени, я была уверена, что это волки. Быстрее. Надо ускорить шаг. Но я не могла идти быстрее. У меня ноги словно бы свинцом налились. Я еле шла по улице. Добравшись до нашего дома, я открыла дверь и рухнула прямо на лестницу.

Я лежала на твердых деревянных ступенях и с трудом дышала. Я попыталась собраться с силами и проползти вверх еще четыре ступеньки.