Счастливый Дведик

Компания рассаживалась вдоль окон в одно и то же время, с нетерпением ожидая доставки. Кошки пытались держаться с достоинством, но срывались каждый раз, как только фура «Едим дома» (в просторечии – «Едом») подъезжала к небольшому палисаднику Ешки. Неспешное выгибание спин быстро превращалось в страстные скачки, а затем – во всеобщую кучу-малу, которая становилась все запутаннее и громогласней по мере того, как два студента, подрабатывающие в «Едоме», раскладывали заказ по отсекам «Очага». Как только дело доходило до пузатых розовых тушек, кошачья бесформенная куча начинала непотребно орать, выражая таким образом то ли восхищение, то ли нетерпение, то ли просто воспроизводила на свой манер бетховенскую «Оду к радости». При виде куриц вся непрочная печать человеческой цивилизации слетала с прайда, как парашютики с вызревшего одуванчика при малейшем дуновении ветра.

Квалифицированный синхронист Ешка, конечно, могла расшифровать кошачьи вопли, только не видела надобности в этот момент: вопящие в экстазе и сами не понимали, что они выражают.

– Счастье не требует анализа, – как-то сказала Ешка Еве. – Более того, анализ счастью прямо противопоказан.

В общем, основным блюдом Маисы числилась курица, сваренная по старинке целиком. Но, кажется, кошка-кулинарка начала практиковаться и в выпечке. Ешка недавно жаловалась Еве, что пирог, которым встретили ее из очередной экспедиции кошки, оказался недопеченным. Синхронист не хотела огорчать хвостатых домочадцев и давилась, но доела печево до последней крошки. В результате чего у нее потом сутки болел живот.

– Ешкин кот, – внезапный хрипловатый бас прервал паузу. Затянувшуюся, а от того многозначительную.

Они совсем забыли про Кима, внезапно очнувшегося от глубоких раздумий. Полянский обладал странной особенностью: при своих внушительных размерах, он становился совершенно незаметным, когда уходил в традиционную меланхолию. В такие моменты он словно растворялся в окружающем пространстве, превращался в невидимку.

Второй особенностью Полянского была страсть к поддразниванию Ешки, которая большую часть времени находилась в благостной расположенности ко всем тварям живым. Только произнесенное с чувством «Ешкин кот», – единственное ругательство, на которое Ким был способен, – могло вывести Ешку из себя и заставить ненавидеть разумное существо. То есть Кима Полянского.

– Ешкин кот, – с удовольствием повторил Ким. – Это единственное, что тебя сейчас волнует? Посолила ли курицу твоя кошка?

– Ну, ты-то явно думаешь о чем-то глобальном, – огрызнулась Ешка. – И не о «посолила» я переживаю. Слушать лучше нужно, а не витать в гипере.

Ключевым в ее ответе являлось слово «глобальный». Третьей особенностью Кима Полянского была слава (в узких профессиональных кругах) уникального специалиста по особо крупным жизненным формам. Проще говоря, Ким был гигантологом.

С одной ма-а-аленькой тайной, о которой знали только самые близкие люди. А так как Ева, Ешка и Ким из-за специфики исследовательской работы терлись бок о бок в ограниченном пространстве межзвездной лаборатории неделями или даже месяцами, то знали друг о друге, может, больше, чем самые близкие родственники. И Ева, и Ешка были в курсе еще одной, тщательно скрываемой особенности Кима.

Специалист по великанам впадал в панику от всего, что ползало, мельтешило, тонко пищало или слабо потрескивало. Любые насекомые, мыши и крысы, червяки и пауки, едва появившись на горизонте, тут же превращали жизнь Полянского в сущий ад. Сейчас Ешка умудрилась протянуть слово «глобальный» с такой интонацией, что сразу становилось ясно: она имеет в виду его главную постыдную слабость.

Могучая шея Кима налилась кровью. Багряный цвет пошел на подбородок и грозил залить белки глаз. Накаченные плечи буграми вздулись под курткой: казалось, мягкая, но прочная ткань костюма (такие лаборанты носили в звездолете во время переброски) не выдержит подступающего гнева и вот-вот порвется от напряжения. Еве показалось, что она уже слышит подозрительный треск.

– Вам делать нечего? – центровая поднялась с кресла, потянулась, разминая предплечья.

Уже не новый пластик скрипнул, с напряжением пытаясь загнать в свою память изгибы тела Евы. Если на оборудовании для лаборатории центральное управление не экономило, то мебель подбирали по остаточному принципу. То, что не касалось исследований, употреблялось, так сказать, уже далеко не первый год.

Ева уже привычно развела руки в стороны, пытаясь заслонить Кима от Ешки.

– Так нечего же, – удивилась Ешка. Она оживилась прямо на глазах:

– Что еще делать?

А Ким ничего не сказал, но подозрительно быстро успокоился и снова притих. Напряжение, грозившее перерасти в ссору, просочилось сквозь сверхпрочную панель лаборатории и отправилось очередным сгустком негатива блуждать в немыслимых просторах.