– Но при этом вас что-то тяготит, – Колбовский решил пойти ва-банк. – Я смотрел на вас в церкви. У вас было лицо страдающего человека.
– Конечно, – Ульяна не смутилась ни на миг. – Я очень сожалею о смерти тетушки. И о том, что не смогла поехать на ее похороны и проститься.
Впервые за время разговора взгляд девушки слегка затуманился, а ровный голос дал трещину. Она сжала губы, словно сдерживая остальные слова, которые рвались вслед за этими. Затем, не говоря больше ни слова, Ульяна Гривова развернулась и ушла. Колбовский видел, что ее попыталась перехватить мачеха, но Ульяна довольно бесцеремонно обошла ее и покинула поминки.
Кутилин после пышных поминок был настроен более благодушно, чем накануне. Казалось, вчерашнее безнадежное настроение покинуло его, и в нем включился старый азарт охоты. Во всяком случае, когда вечером они вместе уходили из дома Гривова, Кутилин возбужденно потирал ладони, покряхтывал и бросал по сторонам острые настороженные взгляды, словно опасаясь того, что их могут подслушать. Таким Феликс Янович помнил его еще со времен молодости, и втайне он очень радовался этой перемене. Впрочем, это была типичная реакция Петра Осиповича: обленившись на безоблачной службе и столкнувшись с серьезным преступлением, первое, что испытывал Кутилин было тоскливое отчаянье гимназиста, которого отрывают от игры, чтобы загнать за парту. И лишь позже включалась та часть его натуры, которая, собственно, и привела его, купеческого сына, в судебные следователи.
– Так, значит, она призналась, что ничуть не скорбит? – хмыкнул Кутилин.
– Да, – подтвердил Колбовский. – Но, скажу вам по чести, в этом доме сегодня не было ни единого человека, который бы искренне скорбел о бедолаге.
– Я бы сильно удивился, будь оно иначе, – буркнул Кутилин. – Прости меня Господи, но покойник был крайне неприятным человеком. Будь моя воля – я бы оставил это дело… Но есть нечто выше нас. Долг-с!
– Да, – задумчиво потвердил Колбовский, – есть нечто выше нас.
Хотя думал он, разумеется, не о долге.
– А вам не кажется, что горничная Глаша слишком уже потрясена этой смертью?
– Вы думаете? – Кутилин нахмурился. Он знал, что Феликс Янович никогда не задает вопросы впустую.
– Я видел ее днем после убийства. На ней лица не было, – продолжил Колбовский. – И тогда это было вполне понятно. Но сегодня она выглядела примерно так же. Хотя прошло уже двое суток.
– Ну, это небольшой срок. Есть натуры особенно впечатлительные, – предположил Петр Осипович.
– Я бы взглянул на ее почерк! – почти мечтательно вздохнул Феликс Янович. – Но она, похоже, неграмотна.
– Все вы с вашей теорией! – усмехнулся Кутилин.
– А вы не смейтесь, а лучше попросите каждого из наследников подать вам в письменном виде изложения их алиби, – просительно сказал Колбовский. – Скажите, что вам для подшивки к делу нужно. Поверьте мне, это может вам очень сильно помочь!
Кутилин промычал в ответ что-то неопределенное. Зная его характер, Феликс Янович не настаивал. Петр Осипович был из натур, не переносящих никакого принуждения. Любое решение должно быть выношено и осознано им как свое собственное.
Начальник почты внимательно просматривал три исписанных листа бумаги. Его брови удивленно взметнулись.
– Они все лгут! – убежденно сказал он.
– Вот те нате! Приехали! – от возмущения Петр Осипович подскочил с места и начал ходить по комнате.
Кутилин сам явился в почтовое отделение, прошел внутрь под неодобрительным взглядом Аполлинарии Григорьевны и терпеливо с четверть часа дожидался, пока Феликс Янович покончит с самыми срочными делами. Затем он вручил начальнику почты три исписанных листа – три алиби. Колбовский с едва сдерживаемой жадностью принялся изучать их.
– Так вы говорите – лгут все трое? Но это вы, батенька, прямо в лужу сели! Или вы думаете, что я не проверил?
– Я, конечно, могу ошибаться, но вряд ли, – Феликс Янович поднял листок Федора вверх, рассматривая его. – Взгляните сами. Вы видите, что нажим пера при письме неравномерный? Буквы то жирные, то еле проступают.
– Ну, есть что-то такое, – промычал Кутилин, вглядываясь в буквы.
– Если нажим при письме неравномерный, это, как правило, говорит о неуверенности человека в себе, податливости и слабости. Но никто из наших подозреваемых не относится к таким людям. Все трое – люди с очень твердым и решительным характером.
– А Ульяна? – удивился Кутилин.
– Ульяна, возможно, поболее других, – вздохнул Колбовский. – Если учесть ту выдержку, с которой она притворяется тихой и глупой старой девой.
– То бишь, вы имеете в виду, что если у решительного человека буквы внезапно становятся нерешительными, то это значит, что он лжет? А может, просто волнуется? – не хотел соглашаться Кутилин.