Счастливый удар

– Надо бы. – Но вместо этого он наклоняется за еще одним поцелуем. Который длится недостаточно долго. – Я правда приехал не лапать тебя возле двери. Клянусь.

– М-м, точно. Тебе придется отпустить меня, чтобы мы могли двигаться.

На его щеке появляется ямочка, когда он улыбается мне, делает большой шаг назад и опускает руки.

– Ты первая.

* * *

– Моя мама вернулась, – выпаливаю я, когда мы удобно устраиваемся на диване и от тишины у меня начинает чесаться кожа.

Оукли напрягается.

– Что?

– Я вчера узнала, что она разнюхивает обо мне. С тех пор я тону в своих чувствах. Поэтому не написала тебе ответ.

Он пристально смотрит на меня, как будто пытается забраться мне в голову и пустить там корни. Я рада, что он не может. Если бы мог, то, наверное, бросился бы наутек.

Я давлю стон, когда он открывает рот, чтобы заговорить, но потом закрывает его с застенчивым видом.

Было бы наивно думать, что у него нет вопросов. Особенно после того, как мы поцеловались и превратили нашу дружбу в нечто замутненное чувствами и привязанностями.

– Спрашивай что хочешь, – говорю я, давая ему слово.

Он протягивает руку над узкой полосой дивана между нами и кладет свою широкую ладонь мне на колено. Его пальцы начинают рисовать круги поверх моих спортивных штанов.

– Ты ответишь, если я задам вопрос, на который ты не хочешь отвечать?

– Да.

Он хмурит брови.

– Сколько ты жила в опеке?

– Тринадцать лет.

Его пальцы сжимаются.

– Это слишком долго.

– Да, – соглашаюсь я.

Невозможно отрицать вред, причиненный детям, которые долго жили без семьи. Мне невероятно повезло, что меня удочерили такие потрясающие родители. Лучше поздно, чем никогда.

– Но могло быть и дольше. Мне было пятнадцать, когда Лили и Дерек меня удочерили.

– Похоже, они замечательные люди.

Я мягко улыбаюсь:

– Да. Они не только решили взять подростка, что довольно редко, но такого, который к тому же закатывал истерики и пакостил всем.

Оукли заливается смехом. Я склоняю голову набок, словно спрашивая, почему он смеется.

– Ты закатывала истерики? Не представляю.

– Конечно не представляешь. Теперь я хорошая девочка. Но тогда? Совсем нет.

Он по-прежнему выглядит так, будто не верит мне, так что я протягиваю руку и дергаю за волосы, вьющиеся у него за ухом.

– Это правда! Я никогда не делала ничего откровенно опасного, но уговорила одного из старших ребят проколоть мне нос канцелярской скрепкой и топала по дому в грязных ботинках каждый раз, когда в дверь входила потенциальная приемная семья. Мое поведение стоило шанса удочерения не только мне. Полагаю, это был мой способ поквитаться с миром, даже если сейчас это кажется бессмысленным.

Я опускаю глаза в пол. По позвоночнику ползет стыд от воспоминаний, каким человеком я была. Девочкой, полной ненависти и обиды.

– Ребекка была наркоманкой, а возможно, по-прежнему такая. Это единственное, что я знала о ней многие годы. Я не знала ни ее имени, ни живет ли она все еще в Ванкувере. Она была призраком, и я примирилась с этим. Мой родной отец, скорее всего, тоже был наркоманом, и он сбежал, как только я родилась.

– Эти люди все равно никогда тебя не заслуживали, Ава. Господи, детка. Извини, – бормочет Оукли.

Он пересаживается ближе и обнимает меня за плечи, придвигая к себе и прижимая к своей груди. Его руки обнимают меня, как две защитные стены, и я глубоко выдыхаю в его футболку.

– Все нормально. Я много работала, чтобы преодолеть тот этап своей жизни. Думаю, поэтому появление Ребекки так сильно повлияло на меня.

Я обвожу глазами тихую квартиру, и они останавливаются на фотографии в черной рамке, висящей слева от телевизора. Эмоции сжимают горло, пока я смотрю на семейное фото.

Его сделали после моего первого рождественского ужина с Лили и Дереком. Мы только что закончили есть – на столе все еще стояли остатки блюд, – но мама согнала нас всех со стульев и построила перед камином. Она установила свою камеру на журнальном столике и включила таймер, после чего подбежала и встала рядом с папой.

Я помню свои чувства в тот момент, когда смотрела на свою новую семью. Впервые в жизни я была целиком и полностью счастлива.

– Каково это было? Жить в опеке.

Я смаргиваю слезы, которые начинают туманить зрение, и откашливаюсь, чтобы прочистить горло.

– Были свои хорошие моменты. Мой опыт не то, чем можно похвастаться, но он не так плох, как показывают в кино и по телевизору. По крайней мере мой личный опыт. Большую часть детства я провела в семейных детдомах для девочек. У меня было всего несколько опекунов.

– Они хорошо с тобой обращались? Если нет, скажи мне, и я выслежу каждого и сломаю им ноги.

Я смеюсь, несмотря на серьезность его угрозы. Внутренне я не сомневаюсь, что он правда сделал бы это ради меня, и это делает меня намного счастливее, чем следовало бы.

– Они были нормальные, Бойскаут. Честно.