Сдаёшься?

— Я не умею, — сказал Кеша, думая, что ему предлагают записаться в какой-то кружок.

Оба восьмиклассника засмеялись.

— Тут и уметь нечего, — сказал первый. — Отдашь записку Ланской, знаешь ее? Она в зале. Отдашь — и иди домой. Понял?

— Понял, — сказал Кеша.

Ланскую он знал. Про Ланскую ему все уши прожужжала Зинка. Может быть, Ланская и вправду была такая красивая, как говорили все, Кеша не знал — кто разберет; лично он из всех женщин только маму считал красивой, да и то когда она надевала зеленое платье и расчесывала хорошо волосы, закрученные с вечера на бумажки. А так — разве люди бывают красивыми? Собаки — бывают, сказки, цветы, голуби — бывают. А люди? Во всяком случае, и не такое, как Ланская, забывается в жизни. Он, например, думал, что никогда не забудет того клоуна, который сожрал все пряники на елке, а пожалуйста — почти и не вспоминает; и того человека, который кормил его сахаром, а потом ушел вдруг на фронт, — и лица-то его не помнит. Разве могут люди думать, что они забудут своего отца? А оказывается, могут. Вот он своего отца совсем не помнит и никогда не вспомнит, хоть тысячу и одну ночь рассказывай ему о нем мама.

Кеша вышел из уборной. В зале было полутемно. Стулья были отодвинуты к стене. Старшеклассники стояли и сидели у стен. У одной стены стояли мальчики, у стены напротив — девочки. У каждой стены было по два ряда — мальчики и девочки; которые были поскромнее и победнее одеты, сидели на стульях; те, которые были побойчее, и те, которым было что показать — галстук ли, новую ли рубашку, завитые волосы или чуть-чуть, чтобы не заметили учителя, подкрашенные губы, — плотной стеной стояли перед скромниками, скрывая их от глаз противоположного пола. Их разделяла громадина елка. В темной густой ее зелени сверкали разноцветные лампочки, а на потолке кружился шар, склеенный из битых зеркал. Шар медленно вращался, осыпая елку, потолок и стены зайчиками.

Кеша оглядел зал и увидел, что в одном месте ровный ряд девочек изогнулся и прорвался, показывая всему залу сидящую на стуле у стены Ланскую. Она была в черном платье, и ее светлая коса была, как всегда, завязана на шее узлом. Кеша уже хотел было уйти незаметно, но Ланская в это время прищурила глаза и проговорила нараспев:

— Смотрите, девочки, новый партнер на танцы пришел.

— Ты краковяк танцевать умеешь?! А танго? — заговорили девочки.

— Я записку, записку вам.

— Почтальон! — захлопала в ладоши Ланская и вместе с ней другая, ужасно худая и некрасивая. — Давай, давай сюда!

— А больше нет писем? — Девочки загалдели, обрадовавшись, видно, нарушить напряженность новогоднего вечера, и окружили Кешу.

Дальше все произошло так быстро, что Кеша не успел ничего разобрать. Ланская вскочила и бросилась к эстраде.

— Юрий Сергеевич! — закричала она, и Кеша увидел, как к нему идет высокий черный мужчина в очках, скорее всего преподаватель женской школы.

— Кто тебе это дал? — спросил он, размахивая перед носом Кеши запиской. — Где ты это взял? Говори: где?

— На третьем этаже… — сказал Кеша. — В географическом классе.

— Зачем ты в школу пришел?

Кеша молчал. Про забытый портфель легко проверить, а про уборную сказать стыдно.

— Вот что, — сказал очкастый, — жди здесь.

Через несколько минут он уже шел к Кеше с завучем.

— Этот? — спросил завуч.

— Этот, — сказал в очках.

— Это Одинцов, — сказал завуч. — У него отца нет.

— Есть, — сказал Кеша. — У всех есть, и у меня есть.

— Хорошо. Это не имеет значения. После каникул не возвращайся без мамы. А сейчас — живо домой. Чтобы я тебя больше не видел.

Кеша и сам не мог дождаться, когда можно будет уйти. Он ругал про себя восьмиклассника и думал, как найдет Буркова и попросит его забрать свой автограф, да еще по шее даст раза два. Узнает, как подводить людей.

— Нашел портфель? — спросил старик и, не успел Кеша ответить, как тут же схватил его за рукав. — Двенадцать бьет, Новый год, стало быть. И прибавил: — Хоть что толку — Новый ли, старый… Ступай домой.