Сделка

— Да, — ответила она, глядя в зал. Затем она почувствовала, что я гляжу на нее, и обернулась. Но я уже надел маску вежливости, и она не поняла, знаю ли я что-либо.

— Вы, наверно, тоже, — сказал я.

— Тоже что?

— Хорошо танцуете.

— В молодости, может быть…

— Слышал, что когда он ухаживал за вами, танцевали вы много. — Разумеется, ничего подобного я не слышал.

— Да, да, действительно…

— А сколько у вас?..

— Сколько чего?

— Детей.

— Шесть. Было восемь, но двое умерли.

— Сколько сил отдают женщины детям. Я имею в виду, что это самая настоящая работа.

— А что я еще могла делать? Послушайте, мистер, не надо сидеть со мной и вызывать меня на разговор.

— Я знаю, что не надо. Я хочу поговорить.

— Но зачем? Я старая замужняя женщина. Хотите, я найду вам девушку. Потанцуете с ней. Здесь много хорошеньких.

— Я бы хотел потанцевать, но с вами.

— Со мной? Вы с ума сошли? Почему со мной?

— А почему люди вообще танцуют?

— Вы же знаете почему, зачем спрашиваете?

Я улыбнулся. Но она сжала губы.

— Мистер, — сказала она, — вам чего-то от меня надо, но чего — вы не говорите.

Я прикинул в уме, что лучше ответить честно.

— Хорошо, — сказал я. — Я много писал о политиках, особенно о начинающих. И вижу, что у вашего мужа есть много положительных черт. Он обаятелен, люди верят ему. Они следуют за ним просто потому, что он от природы — вожак. Но много раз я видел — такие, как он, прекрасно начинают, а спустя несколько лет оказываются такими же мошенниками, как и другие. Мне это приходит на ум, когда я вижу, как ваш муж наслаждается своей властью. Я хочу сказать, что ему нравится видеть, как люди подчиняются ему. То, что я не сказал, но имею в виду, — если бы я был женщиной, то есть вами, я был бы немного напуган. Вам не страшно? За ваше будущее и вашей семьи?

Она не ожидала подобной откровенности.

— Да, — сказала она. — Мне страшно.

— Я могу понять вас, но… — Тут я сказал себе — замолкни, пусть говорит она.

— …Но я верю Альберто. Он — хороший человек. В глубине души он за людей. И он — хороший муж. — Она взглянула в зал. Затем повернулась ко мне, дружески улыбнулась и сказала: — Вы действительно не прочь потанцевать?

Я вскочил.

— Да.

— Andale burro! — произнесла она и приступила к процессу втискивания ног в туфли, маленькие для нее.

— Я немного выпил… — извинился я. — Поэтому, если я… пожалуйста…

— Нет, вы все-таки правы… Я боюсь. Пожалуйста, не пишите об этом.

А у нас вышло не так уж и плохо. Поначалу меня заносило. Но пуэрториканка вдохновляла. Для нее было очень важно не выглядеть неуклюжей, и я приложил огромное усилие, потрафляя ее желанию, и вальсировал как можно старательнее. Даже сам Рохас одобрительно кивнул нам. А проныра Штерн под впечатлением моей инициативы убрал объектив с Рохаса и его любовницы и запечатлел нас.

Танец кончился. Я почуял, как к запахам духов матроны прибавился запах ее пота. Я повел ее на маленький балкон, выходящий на 116-ю улицу, чтобы охладиться.

К тому времени я выпил слишком много и сболтнул на балконе непростительное.

— Вам не кажется, что мы возбуждаем в нем ревность?

Она взглянула на меня, и я понял, что вляпался.

— Нет.

— Ох! — простонал я. — Извините, ради Бога!

— Мне интересно другое, — произнесла она, не глядя на меня, — неужели все видят и всем ясно?..

— Не думаю, — солгал я.

— Это правда? — спросила она. — Или как раньше?

— Правда. Я — писатель и вижу то, что другие люди не видят. По крайней мере, надеюсь.

— Скажите, писатели все как один лгуны? — спросила она.

И когда я уронил голову на грудь, она рассмеялась и ободряюще улыбнулась мне.

— Могу сказать, что вы думаете, — произнесла она. — Все видят то же, что и вы! Если не больше!

— Хм, — промычал я. — Не знаю, не знаю.

— Я вам еще кое-что скажу. Мужчины, таковы они от Бога, понимают и ждут. Тут ни убавить, ни прибавить. Но женщины — хуже. Они все делают вид, что это грех. И шипят, и ворчат, но все представляют себя на ее месте. — Она показала в зал. — Эта Рамера, эта puta… — Она страстно перешла на испанский и продолжила на английском: — Я хотела сказать, что эта блядь ждала своего шанса два года. Но я-то знаю, что с ней скоро будет. Потому что у моего папы была такая же штучка, и не одна. И я помню маму, когда он перестал с ней спать, — она стала толстой, как я… Не смотрите на меня!

— Извините, — смутился я.

— Я ревновала отца к этим девкам и в то же время восхищалась им. Потому что он — macho! Так устроен наш мир, разве нет? Время женщины коротко. Мужчине надо показывать свое macho. И мой Альберто меня не предаст. Даже с ней, или с любой другой — он никогда никому не позволит обидеть меня.

Я восхитился — от нее волной исходила гордость за мужа! Нет, это было не восхищение, черт возьми, просто свинство так ободряюще восхищаться человеком в такой беде. Я почувствовал к ней симпатию. И будь я проклят, мелькнуло в голове, если я сделаю ей хуже своим бумагомарательством!