Сделка обреченных

Проводив Ральфа, Гюнтер сел на балконе и раскрыл недавно переведенную на немецкий язык книгу воспоминаний русского маршала Конева. Он слышал эту фамилию тогда, в сорок третьем, когда танковые корпуса группы армий «Юг» фельдмаршала Манштейна схлестнулись с силами Степного фронта русских в битве за город со странным названием: «Харков». Гюнтер хорошо помнил то жаркое лето. Они стояли в обороне, и им привезли полковую газету. В ней и была карикатура на этого Конева. Лысый череп русского генерала был украшен рогами, и подпись под снимком гласила, что Конев подобен козлу, который поведет на убой свое стадо баранов. Солдаты смеялись, щелкали нарисованного генерала по носу, но мысль о том, что не так прост этот человек с суровым взглядом, холодила кровь. А потом начались бои. Гюнтер помнил горящий город и русские танки, бьющие со всех сторон прямой наводкой. Тогда он и получил свой осколок в легкое. Так что у него с этим русским личные счеты.

Гюнтер погрузился в чтение. Он читал и удивлялся тому, насколько по-разному видят люди одни и те же события. Он всегда считал, что прорыв его батальона в обход танкового завода застал русских врасплох, а этот генерал пишет, что они ждали этот прорыв и специально заманивали противника в ловушку. Выходит, ошибался оберст Штиль, который говорил, что их прорыв решит исход битвы на юге. Черт подери этих надутых глупцов! Сколько парней полегло в том прорыве!

Внизу раздался звонок. Гюнтер нехотя отложил книгу и, тяжело опираясь на перила, спустился в гостиную. Наверное, это Клаус Берг. Обычно он заходит за ним по пути в «Красотку». Но сегодня он что-то рановато. Не терпится парнишке промочить горло стаканчиком красного.

Гюнтер открыл дверь. На пороге стоял высокий молодой человек. Его лицо сразу не понравилось Гюнтеру. В нем было что-то чужое и холодное. За парнем маячила рыжая девчонка в диковинном плаще неясного цвета. Что за парочка? Может, не туда попали?

– Простите! – сказал парень по-немецки с чудовищным акцентом. – Мы хотели бы видеть господина Гюнтера.

– Это я, – ответил Гюнтер и заметил, как вспыхнуло радостью лицо девчонки.

Что за ерунда? Кто это такие?

– Простите! – повторил парень. – Не были ли вы фотографом отделения гестапо в Фюрстенвальде в тридцать пятом году?

О господи! Только этого не хватало. Он был совсем мальчишкой, когда сосед по дому Хайнц Фрамке устроил его фотографом в недавно созданную тайную полицию. Но проработал он там всего три года. И, между прочим, мог благодаря этому вообще не ехать на фронт. А он поехал.

– А вы что, правозащитники? – неприязненно спросил он. – Разбираетесь с нацистскими преступниками?

– Нет, нет, – быстро ответил мужчина. – Мы не правозащитники. Мы ищем человека. Он исчез. Никто не знает. Вы можете помочь.

Что у него за акцент? Французский? Нет. Похоже, этот парень британец.

– Чем же я могу помочь? – Гюнтер пожал плечами.

– Вы были там. Вы его могли видеть. Позвольте задать вам несколько вопросов.

Нет, он не британец. Испанец? Нет. Слишком светлые для испанца кожа и волосы. Какой-нибудь скандинав. Финн или норвежец.

– Вы из Норвегии? – спросил Гюнтер.

– Нет, я из России, – ответил мужчина и отступил в сторону, полностью открывая женщину. – А мадемуазель француженка.

Русский! Никогда бы не подумал. Гюнтер слышал, как говорят русские по-немецки. У них совершенно другой акцент. Нет, этот парень что-то недоговаривает.

– Какие вы мне хотите задать вопросы?

– Вы позволите нам войти?

Эту фразу произнесла женщина. Она смотрела на Гюнтера пронзительными черными глазами, в которых светилась какая-то неясная надежда. Гюнтер отступил.

– Проходите.

Гости вошли в гостиную и остановились, не зная, что делать дальше.

– Садитесь. – Гюнтер показал рукой на диван. – И рассказывайте, что привело вас ко мне.

То, что Гюнтер услышал от мужчины, заставило его погрузиться в воспоминания. Апрель тридцать пятого… К тому времени он проработал в гестапо всего три месяца. Ему нравилась эта работа. Нравилось ощущать себя значительным человеком, нравились люди, которые его окружали. Они жили идеей возрождения страны и нации, униженной и растоптанной после мировой войны. Они говорили об идеалах и работали сутками.

– Вы говорите, двенадцатого апреля? – переспросил он.

Мужчина кивнул.

– Честно говоря, я не помню того случая, о котором вы говорите. Такого в нашей работе было немало. Трупы, кровь, место преступления. Я должен был все фотографировать. И, самое главное, никаких эмоций.

Мужчина обернулся к женщине, и она что-то вложила ему в руку.

– Посмотрите, пожалуйста!

Нет, кажется, эти типы все-таки правозащитники. Иначе откуда у них эта фотография? Кто мог сделать фотографию на перроне, когда там работало гестапо? Но на фотографии он. Со своим старым «Клаусом» в руке. Господи, какой же он был молодой. А вот Хайнц Фрамке. И старина Руммениге здесь. Тащит какие-то носилки. Видать, важного человека несут, если сам Руммениге тащит носилки. Мужчина и женщина не сводили с него глаз.

– Да, – кивнул Гюнтер. – Это я. Ну и что?

– Вы не помните, что произошло тогда в Фюрстенвальде?