Сдержать обещания. В жизни и политике

Мы ждали рядом со взлетной полосой, когда услышали дурные вести. Полковник Байглоу сочувственно и смущенно сообщил нам, что получил приказ сверху: сенатору Байдену и его спутникам запрещалось лететь военным самолетом. Нам повезло — у нас был доступ к спутниковому телефону, но я знал, что звонить в Пентагон не стоит. Поэтому, стоя на холоде у рабочего трейлера полковника и глядя на одинокую взлетную полосу посреди Центральной Азии, я позвонил в Операционный центр Госдепартамента, и меньше чем через минуту со мной на линии был госсекретарь Колин Пауэлл.

— Господин секретарь, — сказал я. — Мне сообщили, что вы сняли меня с этого самолета.

— Я не снимал вас ни с какого самолета, — ответил Пауэлл. — Рамсфелд! Черт бы его побрал!

Потом он попросил меня передать трубку полковнику. Когда мы сообщили полковнику Байглоу, что его просит к телефону госсекретарь, полковник при звуке его имени явно воодушевился перспективой разговора с легендарной личностью. «Да, генерал, — отвечал он Пауэллу. — Никак нет, генерал… Хорошо, генерал». Байглоу вышел из своего жилища, улыбаясь во все тридцать два. Пауэлл связался с Центральным командованием во Флориде, и когда к телефону не смогли пригласить Рамсфелда, он насел на его заместителя, Пола Вулфовица, и тот дал свое разрешение. Мы могли лететь.

Незадолго до десяти часов вечера мы в кромешной темноте стояли рядом со взлетной полосой. Я не мог разглядеть даже лиц Пунита, Джоны и Норма, стоявших всего в нескольких футах от меня, но мы слышали, как на взлетной полосе ревут двигатели транспортного самолета. Пока солдаты его разгружали, я увидел, как мои спутники обнимают людей, охранявших нас в этой поездке. Мои люди были так признательны, что обещали угостить тех обедом и заплатить за реку пива, когда хоть кто-нибудь из них приедет в Вашингтон, и я разделял это чувство. Затем мы погрузились в самолет.

Я сидел в кабине, так близко к пилотам, что различал их очки ночного видения, а моих ребят — вместе с Томом Фридманом — пристегнули к красным откидным креслам. Члены экипажа двигались так быстро, что это походило на тщательно контролируемую панику.

— Что происходит? — вслух спросил Пунит.

Когда наше воздушное судно покатило по взлетной полосе со все еще открытым грузовым люком, кто-то стоявший за мной ответил ему:

— Сразу за взлетной полосой открыли трассирующий огонь.

— И что мы будем делать? — спросил Пунит.

— Валить отсюда!

Когда мы вернулись в Вашингтон, я открыто заговорил о том, что нужно было сделать для Афганистана. Я всегда начинал с того, что пока там все только начинает налаживаться. «Талибан»[103] казался поверженным, а «Аль-Каиду» мы обратили в бегство. Но я также давал понять, что нам еще многое предстояло сделать, и действовать нужно было быстро. Нам нужно было отправить в Афганистан больше американских солдат. Нам нужно было увеличить мощь многонациональных сил безопасности и отправить их в места, долгое время остававшиеся под контролем полевых командиров; это тот редкий случай, когда они будут рады иноземцам. Нас поддерживал весь мир, и мы должны были привлечь и другие страны к работе, а особенно к преследованию бен Ладена. Чтобы весь мир признал наш успех в Афганистане, нам нужно было схватить бен Ладена. Восстановление инфраструктуры и экономики Афганистана мало походило на отстройку Парижа, и все же без ответственного подхода и больших затрат было не обойтись. Но отчитываясь передо всем миром о деньгах, потраченных на восстановление Афганистана, мы не могли ждать международной конференции по вопросу спонсирования этого восстановления, которая должна была состояться в том же месяце; временной власти Карзая от США нужны были наличные, и срочно, чтобы он мог оплачивать работу своих чиновников и то, что в Америке принимают как данность: электричество, еду, питьевую воду и обеспечение безопасности на улицах. Если бы наши обещания помочь так и остались обещаниями, мы лишились бы поддержки афганского народа. Нам нужно было стереть с лица земли маковые поля и дать афганским фермерам возможность вырастить что-то другое.

Когда я в следующий раз увидел президента Буша, он был в благодушном настроении, и все еще внимательно меня слушал, но отвечал уклончиво. Я настойчиво повторил, что нам нужно больше солдат, но ответ президента нельзя было назвать воодушевляющим. Его люди говорили ему, что с «Талибаном»[104], вероятно, уже покончено, но беженцам с равнины Шомали, которых я встретил, было виднее. «Со всем уважением, мистер президент, но сколько мешков для трупов вы насчитали? — спросил я. — Вы утверждаете, что талибов было тридцать, сорок, пятьдесят тысяч человек. Хорошо, так сколько мешков для трупов? Тысяча? Две? Пять? Где они все?»