Сдохни, но живи…

Тогда почти все ничего слушать не хотели. Только себя. И то, что говорят по телевизору. — Через десять лет проснутся, — говорил я жене. Но ошибся — через двадцать.

Хорощо думать о людях — это вечная ошибка. Непреходящая, в отличие от времени.

А Славе потом где-то объяснили, что все зло в мире от коммунистов. А там и до евреев дело дошло.

— Но ты нетипичный. Ты нормальный, — успокоил он меня.

И я впервые, всерьез, занервничал.

Еще через десять лет Слава уже поносил те годы своего «просветления» и снова погнал пургу на Запад и америкосов. Но сначала отправил туда учиться и жить дочку.

— Выйдет замуж, может и мне куда в старости можно будет съездить, подлечиться, — мечтательно сказал он тогда и, помолчав, добавил: — Да и на жилье бабушки претендовать не будет. Пока я жив. А там…

Сначала они зарабатывают деньги «на глупой Америке» или Европе, а потом, скопив капитал, едут туда жить. Но у Славы не получилось. Не подпустили. Кормушек всё-таки меньше, чем ртов.

Последние годы, как оказалось, он отошел от дел и работы по специальности. Все равно уже не брали, по возрасту. Брали только своих. Уже не по принципам, а наоборот, по беспринципности. В духе времени.

Слава погоревал немного над несправедливостью мира и занялся изучением народного целительства. А также, как он объяснил, мудрено, но красиво, энергосбережением организма при недостающих ему компонентах. Путем применения мумие, похожего на обычную смолу, а также подручных овощей, молитв и позитивного отношения к жизни.

Куда ж без него, если больше ничего не остается. Тем более, что жена ушла, забрав квартиру и все остальное. Слава оборудовал дома у матери кабинет, закрывая ее на ключ в часы приема, чтоб не пугала посетителей бодростью своего духа.

Он обставил комнату, убрав лишние, отвлекающие от жизни, книги. Натыкал углы и стеллаж иконами со свечами. Короче, тоже в духе времени. Нановремени. И тихонько стал консультировать, пройдя, на всякий случай, для отмазки от неумолимого соседского доноса, пару несложных курсов. Но зато с мощными сертификатами, чтобы было что повесить на стену вместо устаревшего Хемингуэя и ненужного, кроме положенных по телевизору дней в году, Высоцкого.

И еще, он начал лечить гомеопатией и народными средствами.

Тем более, что народ, в массе, снова стал верить в чудо. Людям же много и не надо. Главное, вера в лучшее и доброе.

Прочее они оторвут друг у друга и так.

— Ты, если что надо, приходи, — сказал он, поворачиваясь вслед за мной. Ищущему пятый угол, где бы ветер, проходящий через Славу, смешиваясь с луком, дул бы мимо. И выходил мне не боком, а по боку. — Проконсультирую бесплатно, для своих. Посмотрим, что у тебя там не в порядке. А у каждого человека, особенно в нашем возрасте, что-то уже надломилось. Или, того гляди, обломится.

— Если обломится, то скорее кому-то, — съехидничал я, прощаясь.

Но он снова не услышал. Да и зачем? У него свое энергетическое поле на личном перископе. С меридианами. Только слушай, удивляйся глубине знаний и крученым спиралям этого мира. Если деньги есть.

От нас, стоящих рядом, похоже, так несло луком, что даже бездомная собака подошла было поближе, но потом замерла и резко, почти галопом, сорвалась в сторону. Потому она, может, и неприкаянная, что живет в своих устарелых координатах и привычках.

Духа времени не знает.

Нелюди

Один человек мне сказал, что все евреи братья. И я сразу понял — антисемит.

На том они и стоят. Только антисемиты выделяют евреев среди других и считают их особенными — самыми талантливыми, самыми инициативными, самыми дружными, самыми плохими, но все равно «самыми».

Только эти люди полагают, что евреи кучкуются из большой любви друг к другу или устраивают мировые заговоры, поскольку живут в разных странах и, в отличие от неевреев, не знают, чем заняться, кроме как плести лапти для остальных народов.

— Они друг другу помогают, — сказал мне один человек. — Пристраивают, расставляют по теплым местам, деньги дают…

— Прямо, нелюди, — искренне удивился я.

Мы сидели в социальной государственной квартире на окраине Берлина, где мне пришлось ждать своего товарища по прошлой жизни. Товарищ задерживался, и его отец, которого я раньше лично не знал, от нечего делать расспрашивал меня о житье-бытье. Он перебрался в Германию несколько лет назад, смотрел эмигрантское телевидение, читал «русские газеты» и, поскольку получал полное государственное обеспечение, считал себя свободным человеком.

Человека звали Адольф, и он был немец, но считай, что русский, хотя и говорил по-немецки. Адольфа в восемнадцать лет призвали в СС, но он воевал недолго и попал в плен. Вместе с другими арийцами его направили в Россию, где они отстраивали разрушенные ими же города. Там он и познакомился с девушкой Марусей, нашел общий язык жестов и остался.

«Дойчланд, Дойчланд юбер аллес…». Только вот кому-то «юбер», а кому-то «аллес».

Он всю жизнь проработал экскаваторщиком на стройке, от звонка до звонка, и ушел на пенсию с чистой совестью.

Но про СС никому не говорил. И про евреев тоже.